Паззлы (джен)

* * *

После возвращения из Седьмой серии Милли слегла с высокой температурой. Кристофер думал, это обычная простуда — в Седьмой было холоднее, чем в Двенадцатой (уж не говоря о Десятой), а Милли так до сих пор и не привыкла по-настоящему к новому климату. И он не беспокоился — простуда легко лечилась магией.

Однако зайдя проведать ее, он обнаружил, что Милли стало гораздо хуже — она впала в бессознательное состояние и выглядела ужасно: бледная, с пересохшими губами, она тяжело дышала и ее бил озноб. Рядом сидел доктор Симонсон.

— Что с ней? — встревоженно спросил Кристофер.

— Грипп, — вздохнув, ответил доктор Симонсон, оторвавшись от книги. — А он, к сожалению, магии не поддается. Кстати, тебе не следует здесь находиться — можешь заразиться.

Кристофер хмыкнул. Еще чего — он не собирается уходить до тех пор, пока Милли не придет в себя.

— Вы же находитесь, — заметил он.

— Я врач.

— Но это не ограждает вас от возможности заразиться.

Доктор Симонсон слегка раздраженно вздохнул:

— Хорошо. На мне защитные чары. Грипп нельзя вылечить магией, но можно от него защититься.

Кристофер торжествующе ухмыльнулся и, прищурившись, внимательно изучил чары на докторе Симонсоне, после чего наложил на себя такие же. И деловито спросил:

— Чем я могу помочь?

Доктор Симонсон покачал головой, но Кристофер видел, что он прячет улыбку.

Следующие несколько часов были заняты попытками сбить жар, который никак не хотел отступать. Милли бормотала в забытьи что-то неразборчивое, и, казалось, будто таяла с каждой минутой. Никогда еще Кристофер не чувствовал себя настолько беспомощным. И это чувство ему ужасно не нравилось. Несколько раз он хотел спросить доктора Симонсона, можно ли от гриппа умереть, но так и не решился.

Милли очнулась только к вечеру. Медленно открыв глаза и увидев рядом Кристофера, она улыбнулась. Эта улыбка вышла слабой тенью ее обычной, однако показалось ему самой прекрасной на свете. И он лучезарно улыбнулся в ответ, легонько сжав ладонь Милли.

* * *

Кристофер ненавидел ситуации, которые не мог контролировать. Когда всё, что ему оставалось — просто ждать. Особенно, когда это касалось Милли. Он старался сохранять обычный невозмутимо-отстраненный вид, но, видимо, не слишком успешно. Поскольку Флавиан с сочувствующей улыбкой заявил:

— Не надо так нервничать, Кристофер. Роды — естественный процесс.

Он тогда только фыркнул, не удостоив Флавиана ответом, но перестать нервничать не мог. И чувствовать себя до отвращения ни на что не способным. А еще он никогда не думал, что это длится так долго.

К тому времени, когда из палаты, наконец, появилась акушерка, Кристофер успел передумать обо всем, что могло пойти не так. И едва подавил желание броситься ей навстречу. Вместо этого он встал с показным спокойствием, послав акушерке вопросительный взгляд.

— У вас дочь, господин Крестоманси, — сообщила она, широко улыбаясь. — Мать и ребенок чувствуют себя прекрасно.

Кристофер выдохнул, бросив попытки казаться невозмутимым, и в свою очередь улыбнулся. Дочь. Все страхи немедленно забылись, сменившись сияющей радостью.

* * *

Роджер завороженно наблюдал за медленно крутившимися над его колыбелью игрушками, время от времени пытаясь их схватить. Джулия рисовала на громадном листе, разложенном прямо на полу, попутно перемазав краской и себя, и помогавшую ей Милли. И была этим бесконечно довольна.

Кристофер наблюдал за этой картиной от дверей. Он наконец-то закончил со всеми не терпящими отлагательства делами и мог позволить себе небольшой перерыв.

Первой его заметила Джулия.

— Папочка! — радостно заулыбалась она и, поднявшись, потопала к нему со всей скоростью, на которую были способны ее маленькие ножки.

Кристофер поднял ее на руки, поцеловав в черноволосую макушку, не обращая внимания на то, что измазанная в краске Джулия перепачкала его прекрасный наряд. Милли фыркнула и тихонько заметила:

— Если бы я такое сделала с твоим костюмом, ты бы неделю сводил меня с ума своими жалобами.

Кристофер только улыбнулся, проигнорировав ее подначку (однако развеселив ее этим еще больше) и подошел к колыбели поздороваться с Роджером. Тот весело загулил что-то на своем младенческом языке и потянулся к нему, а Джулия, по-прежнему сидевшая у Кристофера на руках, показала брату язык. Едва сдержав желание расхохотаться, Кристофер строго посмотрел на нее, и Джулия надулась:

— Больше не буду, — не то, чтобы сильно раскаиваясь, но не желая навлекать на себя его неудовольствие.

Милли тихонько засмеялась, покачав головой. В ее глазах так и читалось: «Вся в тебя». Всегда ненавидевший чувство беспомощности, Кристофер когда-то и не подозревал, что оно может быть иным. Когда сердце замирает не от страха за дорого человека, а от непередаваемого ощущения, что два крошечных ребенка крепко держат его в своих руках.

* * *

За окном совсем стемнело, и сад, при свете дня представлявший собой живописное зрелище, сейчас выглядел лишь неясными тенями. Кристофер стоял возле окна в своем кабинете, задумчиво глядя в него, но ничего не видя на самом деле. Мягкие почти неслышные шаги отвлекли его от невеселых мыслей, заставив невольно улыбнуться, когда Милли обняла его сзади, прижавшись щекой к спине.

— Что тебя беспокоит, дорогой? — спросила она.

Кристофер развернулся, чтобы видеть ее лицо и в свою очередь заключив ее в объятия.

— Эрик, — ответил он.

Милли вздохнула. По выражению ее лица Кристофер понял, что именно это она и предполагала с самого начала. И когда она вопросительно посмотрела на него, ожидая более подробных объяснений, он продолжил:

— Он слишком покорен Гвендолен. Оно понятно, конечно — она единственная его семья. Но любовь к сестре делает его слепым. Эрик упорно не видит — или не хочет видеть, — насколько она дурной человек. Боюсь, ее влияние рано или поздно развратит его. Но и избавиться от нее я не могу — сейчас Эрик не способен понять, что это для его же блага, — немного помолчав, Кристофер добавил: — Иногда мне хочется просто прямо сказать ему обо всем: о его девяти жизнях и о том, как Гвендолен бессовестно пользуется его силами. Но, боюсь, подобное откровение вызовет у него слишком острую реакцию — опасную в первую очередь для него самого.

— Поэтому надо подводить его к этой мысли постепенно, — согласилась Милли.

— А кроме того, — неохотно сказал Кристофер, — существует крошечная вероятность, что Эрик не тот, кем кажется, и действует заодно с Гвендолен сознательно.

Он не стал добавлять: «И я не знаю, что делать», — но Милли прекрасно его поняла. Покачав головой, она сурово заметила:

— Для начала, будь с ним поласковей.

Кристофер хмыкнул, но кивнул. Пожалуй, стоит предоставить Милли установление контакта с Эриком — ей всегда лучше удавались такие вещи.

* * *

Настоящее осознание смерти Габриэля пришло к Кристоферу только поздно вечером, когда он уже собирался ложиться спать. И осознание это, кроме печали, принесло странное ощущение… незащищенности.

Не то чтобы Кристофер прежде не встречался со смертью. С его работой она была его постоянной спутницей. Да и Габриэль был очень стар, и его смерти со дня на день — ждали. И всё же именно эта смерть заставляла Кристофера — самого могущественного кудесника в родственных мирах — чувствовать себя внезапно оставшимся в одиночестве маленьким мальчиком. Наверное, так бывает, когда теряешь родителей.

Если бы кто-нибудь сказал Кристоферу, когда он впервые попал в Замок Крестоманси, что в итоге он привяжется к строгому суровому старику Габриэлю де Витту, он счел бы такого человека сумасшедшим. Тем не менее, вопреки бурным скандалам, которые Кристофер устраивал подростком, отстаивая право на собственное мнение, он искренне уважал и любил наставника. Пожалуй, даже больше, чем родителей. И его уход оставил в душе немалую пустоту.

Когда Милли вышла из ванной, ей достаточно было лишь одного взгляда, чтобы всё понять. Ничего не спрашивая, она просто крепко обняла Кристофера, без слов передавая ему ощущение: «Я с тобой, милый. И всегда буду с тобой». И пустота не то чтобы совсем исчезла, но стала почти незаметной.