Превратность (джен)

Это всепобеждающее стремление делать зло для зла не подлежит

исследованию, не разлагается на составные начала.

Это коренное, первичное, стихийное влечение.

Эдгар Аллан По «Бес превратности»

Открыть глаза получилось не сразу: отяжелевшие веки не хотели слушаться, а слипшиеся ресницы только сильнее затрудняли попытки. Когда юноша все-таки смог немного приподнять веки, сквозь стоявшую перед взором плотную пелену проник свет, заставивший его тут же болезненно зажмуриться. Спустя несколько секунд он снова приоткрыл глаза и из-под едва приподнятых век разглядел серый потолок. Сердце, и без того бившееся крайне неравномерно, пропустило удар: затуманенный разум не смог найти внятное объяснение тому, где он находится, почему в горизонтальном положении и при этом не может пошевелиться.

Он попытался повернуться тяжелую, словно налитую свинцом голову, чтобы немного осмотреться, а заодно стряхнуть прилипшие к лицу влажные рыжие волосы. Первое не получилось совсем, второе — лишь отчасти. Подвигать руками и ногами также не удалась. С нарастающим ужасом, охватившим уже порядком встревоженный разум, он понял, что привязан к кровати: руки зафиксированы по бокам жёсткого ложа ремнями, впрочем, как и ноги. Ещё один широкий ремень плотно охватывал грудную клетку.

Да где же он? Почему связан?

Юноша попробовал ещё раз повернуться, на этот раз получилось успешнее: он смог оглядеть грубо оштукатуренные стены помещения. В стене напротив кровати была дверь, похожая на дверь тюремной камеры с крошечным зарешеченным окошком, закрытым снаружи маленькой дверцей. В стене позади, видимо, было небольшое окно, расположенное под самым потолком: сквозь него в похожее на тюремную камеру помещение снаружи попадал скудный тусклый свет.

Он в тюрьме? Но что случилось? И почему все его тело такое слабое, будто ватное, голова гудит, как с похмелья, а во рту пересохло так, словно он не пил несколько дней?

Лежать неподвижно было неудобно, в спину нещадно давили колтуны свалявшейся ватной набивки матраса. Он поерзал, попытавшись сменить положение. В этот момент окошко в двери камеры с противным лязгом открылось, за частой решеткой что-то промелькнуло. Окошко тут же закрылось, и все стихло.

Почему его тут держат? Что он сделал? Столько вопросов, а задать их некому. Может, нужно позвать кого-нибудь?

— Эй… Кто-нибудь… Эй! — Он хотел крикнуть, но с большим трудом смог только едва слышно просипеть и сухо закашлялся: язык еле-еле поворачивался в пересохшем рту, губы растрескались и саднили.

За дверью послышался какой-то шорох, затем щёлкнул замок, и дверь открылась, явив все еще слегка нечеткому взору узника высокого молодого мужчину в белом халате поверх дорогого английского костюма в коричневую клетку. Тот медленно зашёл в камеру и подошёл к кровати. Юноша зажмурился, снова открыл глаза и моргнул несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд на вошедшем.

— Вы очнулись. Это хорошо. — Голос незнакомца был тихим, приятным и каким-то странно волнующим.

— Где я? — Юноша облизнул сухие губы. Слова давались ему с большим трудом. — Кто вы?

— Вот, выпейте воды. После инъекций больших доз успокоительного всегда сильная жажда.

Незнакомец аккуратно убрал со щеки пленника прядь волос, потом поднес к его губам стакан с водой, который принес с собой, и, придерживая ладонью голову юноши за затылок, начал медленно поить. Тот пил жадно, но старался не проронить ни капли, и не отрывался от стакана, пока он не опустел.

— Благодарю вас. — Утолив жажду, он почувствовал себя немного лучше и смог рассмотреть мужчину перед собой.

Тот был высок, строен и довольно привлекателен: каштановые волосы мягкими волнами обрамляли его узкое лицо, на котором неподдельным интересом светились проницательные карие глаза, а красиво очерченные губы изгибались в мягкой улыбке.

— Вы спросили, где находитесь. — Мужчина говорил медленно, четко произнося каждое слово, будто считал, что узник должен был испытывать какие-то трудности с пониманием человеческой речи. — Это психиатрическая лечебница. Вас привезли сегодня утром в состоянии крайнего возбуждения. Вы что-нибудь помните? Помните свое имя?

— Да, меня зовут Накахара Чуя, я младший бухгалтер в фирме Юкичи и партнёры. Помню, что утром как обычно пришел на работу в контору… Вы говорите, это случилось сегодня? Сколько я здесь? И могу я узнать ваше имя?

— Меня зовут Дазай Осаму, я ассистент доктора Мори. Он заведует этой лечебницей и будет вас наблюдать. Вы были доставлены четырьмя часами ранее в полицейском экипаже. Увы, служителям закона пришлось применить к вам силу, чтобы вы не причинили вреда себе или кому-то ещё. Здесь вам сделали укол успокоительного и обездвижили.

— Но что же произошло? — Тихо произнес юноша поникшим голосом. Услышанное только что ещё больше усилило шок, и без того завладевший всем существом юноши.

— Пока я не могу вам ничего сказать, Накахара-сан. Доктор Мори чуть позже зайдет к вам, чтобы поговорить, я буду его сопровождать. Отдыхайте. Я рад, что вы очнулись.

— Когда меня развяжут?

— Когда это разрешит Мори-сан, — коротко ответил Дазай, тут же развернулся на каблуках и спешно вышел из помещения, оставив Чую в одиночестве размышлять над сказанным.

Состояние крайнего возбуждения… Что это означает? Что Чуя как-то странно себя вел? Полиция… Он кому-то причинил вред, ранил? Возможно, убил? Но нет, этого просто не может быть!

Он и мухи не мог обидеть — это знали все, с кем он был знаком. Друзья и сослуживцы даже иногда посмеивались над ним, обвиняя в излишней мягкотелости и неспособности дать отпор. Накахара не считал себя слабаком, просто он был очень добр, несмотря на то, что вырос среди чужих людей. Но ему везло на тех, кого он встречал в жизни. Поэтому он не поверил бы ни одному, кто сказал бы, что он, Чуя, мог причинить вред человеку. Надо дождаться доктора Мори, раз его ассистент, видимо, не обладал полномочиями поведать ему подробности.

В голове постепенно прояснялось, он чувствовал себя гораздо лучше, чем после пробуждения, несмотря на то, что странные неведомые обстоятельства того, как и почему он оказался здесь, все ещё держали в тисках страха. Но, вместе с тем, появилась надежда, что как только он поговорит с доктором, и все проясниться или вообще окажется каким-то нелепым недоразумением, его немедленно развяжут и отпустят домой.