Свет горящих мостов (джен)

Прощай, тепло! От ужаса снегов

Ищу небес прозрачных тонкий свиток.

Ночь сгинула на запад. Полдень пыток

Стучит в окно из прошлого веков.

Тащусь без имени. Дорогой дураков

Несу любви трудов тяжёлый слиток.

Прощай, тепло! Твой огненный напиток

Перебродил, и хмель твой далеко.

Костёр погас. Уносит ветер пепел.

Пронзительного дня гиперборей

Свистит и, сорванная с петель,

Разбита дверь, и кружится над ней

Воспоминаний боль. Среди полей

Диск солнца золотой встаёт смертельно светел.

Алексей Хвостенко (Хвост). "Сонет"

— Лорд Голден, почему в спальне так темно? И холодно. Зажги еще свечи. Все уже горят? Так почему так темно? Стой! Не надо в угол! Эта чернота оттуда ползет, она тебя проглотит. Я свечи все же поищу. Вот они. На ночь хватит. А ты принеси еще бренди — ты же здесь не один. Нет, чашки не нужны, лучше — больше бренди... Эта пустая, надо же — совсем пустая. Доставай: лорд Голден всегда щедро угощает компанию... Где твоя хваленая грация, Голден? Да-да, это именно оно виновато, кресло, выставило кривую ногу, потому ты и растянулся на ковре! ... Ты пьян. Оставь пустую бутылку! Разобьешь ведь, порежешься. Голден, это ты? Не похоже: молчишь все время. Невежливо. Один я говорю. А где Шут?

— Шуут?... Бумагу ищешь? Забавная история? Записать хочешь? Ступай в кабинет, бумага там, в верхнем ящике стола. Тонкая, приятно пахнет деревом: у Голдена все самое лучшее. Чернила на столе. Нашел? Неси все сюда. Садись, здесь удобно. Осторожнее с банками-склянками Голдена! Как он без них? Ты-то должен понимать: сам ведь лицо разукрашивал столько лет. Здесь, в Баккипе, такой грим не купишь ни за какие деньги. Шут, да ты тоже какой-то неловкий! Руки дрожат, опрокинул вот, ну ладно... Красивое пятно, и, смотри, как по листу ползет. Не останавливай! Погадаем, как на кофейной гуще... Надеюсь, твое вдохновение будет кратким. В зеркало лучше не смотри: себя ты там не увидишь.

— Янтарь, леди? Ты здесь? Устраивайся вот сюда, в кресло, поближе к огню, пока он еще горит. Голден ведь заперся, никого не впускал, даже мальчика с дровами. Будем мерзнуть. Нас? Нас он не может не впустить. Да и как он без нас, один? Кто он без нас? Это ты нашла в кабинете? Да, есть здесь и твои. Ты сейчас думаешь об этом? Зачем? Потом. Лучше скажи, как тебе Баккип? Ты его таким представляла? Не совсем? Ну, я же рассказывал: зябкий, ветреный и неуютный. А как мало ярких красок и пряных запахов! Не то, что Удачный. Удачный, Удачный — не слишком удачный... Но я привязался к этому мрачному замку, тосковал в Удачном, помнишь? Некоторые люди здесь были добры ко мне. Не только тут? Помню, не только... Прости, что не взял с собой: здесь бы тебе были не рады.

— Голден, ну и манеры! Где бренди для дамы?

— Выпей, Янтарь. Это тебя согреет. Так-то лучше, правда? Помнишь, как еще в Удачном, тебе хотелось иметь хоть небольшой кусочек диводрева? Ты ведь мечтала вырезать из него себе кольцо. Что же не попросила щепку у Совершенного? О да, ты не любишь просить! Никто из нас не любит. А у Голдена есть диводрево, представляешь? Большой кусок. Видела? Как думаешь, что из него стоит сделать? Стрелу? Зачем ему стрела? Зачем нам стрела? Кто-то собирается пострелять из лука? Не Голден же! Тебе кажется, что пригодится?

— Голден! Шут! Слышите? Нам нужна стрела из диводрева!

— Шут спрашивает, а лук из драконьих жил не пригодится? Он просто ерничает! Дурак.

— Шут, ты уже что-нибудь написал? Хватит пока, давай читай, что есть. Я? Могу и я. Название какое... игривое. Где-то я слышал. Легенда, притча, сказка? Сейчас и узнаем, насколько она правдива. Слушайте.

Как Жизнь и Смерть в камни играли.

《Они жили на вершине самой высокой горы. А где еще обитать созданиям неба, облаченным земной плотью, не духам, но и не людям? Их каменный дворец не тревожили даже ветры. Только солнце и луна посылали свои лучи в хрустальные окна.

Не часто им доводилось собираться здесь вместе: земные дела никогда не кончались. Но это был их дом, и время от времени они возвращались, чтобы повидаться и немного отдохнуть.

Жизнь была азартна. Она узнала об этом благодаря людям.

Когда Жизнь впервые увидела, как люди играют в камни, она разозлилась: им наскучила жизнь, раз они так увлеченно тратят ее на такие бессмысленные занятия? Но любопытство, которого в ней было больше, чем у всех вместе взятых обитателей горного дворца, прогнало гнев, и Жизнь увлеклась играми, которые придумывали люди.

Вера никогда не играла в камни. Какой в этом смысл: она все равно ничего не выиграет и не проиграет. Жизнь не настаивала. Надежда и Любовь всегда соглашались, а нередко сами предлагали сыграть. Но Надежда часто забывала правила и делала такие глупые ходы, а Любовь, словно была слепой, не видела очевидные угрозы и так рыдала, когда проигрывала, что Жизнь чувствовала себя виноватой. Была еще Удача — милая мошенница. Обычно она отвлекала соперницу болтовней, и, думая, что та не замечает, с невинным видом меняла расположение камней на игральном поле. Жизнь это забавляло, и она почти всегда поддавалась и проигрывала. Удача гордилась собой.

По-настоящему сыграть в камни можно было только со Смертью.

Смерть тихо поднялась на "Сломанную иглу" — так они называли пик горы, каменную плиту, где могли стоять лишь двое. Здесь пахло вечной сыростью полупрозрачных облаков. Ниже темнели тяжелые снеговые тучи.

Жизнь заглядывала в бездну и упорно ковыряла носком сапога край серой глыбы. Камешек отвалился и полетел вниз. Жизнь, наклонившись, проводила его равнодушным взглядом.

— Кое-что люди делают не хуже богов. Попробуй, — Смерть протянула подруге одну дымящуюся чашку.

Жизнь приняла напиток, вдохнула его запах, отпила и посмаковала.

— Вино из подвяленного винограда. Чистая случайность: люди не успели вовремя снять ягоды с кустов, солнце их подсушило, и родился божественный вкус. Но они будут считать это своей выдумкой. Самовлюбленные глупцы! — презрительно промолвила Жизнь, но сделала еще один большой глоток.

— Ты злишься, — Смерть с сочувствием заглянула в глаза Жизни.

— Они совсем меня не ценят, в грош не ставят, — криво усмехнулась Жизнь.

— Каждый раз это обижает тебя, как в первый раз. Когда же ты привыкнешь?

— Никогда. Не понимаю, как ты могла привыкнуть к тому, что они болтают про тебя! — выпалила Жизнь раздраженно. Помолчав немного, она предложила. — Сыграем в камни?

— Давай сыграем, — вздохнула Смерть, поглядывая на одиноко парящего в облаках орла.

Смерть была слишком мудра, чтобы быть азартной. Но она всегда соглашалась: игра отвлекала Жизнь от дурных мыслей и мстительных желаний, а разбушевавшаяся Жизнь была страшна в своих делах. У Смерти после них прибавлялось работы. И что бы ни выдумывали люди, Смерть была терпелива и никогда не спешила получить их вечные души, но когда те покидали свои тела, она пристраивала эти мерцающие огни заботливо и бережно. Она любила свое царство. Оно напоминало ясное ночное небо ранней осени, но ее звезды-души не были холодными и равнодушными. Они пели и плакали, тускнели и вспыхивали вновь, сияя такими красками, каких не встретишь ни на земле, ни в небе.

Смерть легко спрыгнула на гладкий, стесанный ветром и временем камень, даже не расплескав остатки вина в чаше, и протянула Жизни руку.

Они всегда играли в этой круглой комнате — обители Жизни. Черепашьи ноги из темного дерева держали на себе толстую золотистую древесину стола. Черные линии делили его поверхность на множество одинаковых квадратов. Миски с камнями выглядывали из густого меха, застилавшего вечно холодный пол.

Смерть уселась у стола и взяла в руки миску. Она играла белыми камнями, уступая первый ход сопернице. Всегда. Это было ее условие. А Жизнь всегда играла на интерес. И ставки делала она, Смерть лишь поддерживала.

Огромная хрустальная чаша казалась пустой, пока Жизнь не опустила туда руку. Вода расступилась и зашевелилась. Жизнь зачерпнула с самого дна чаши костяным наперстком, вылила воду на плоскую серебряную тарелку и поставила ее на стол. Вода растеклась и застыла прозрачным пятном. Оно зарябило, потом заиграло красками. Смерть взглянула и залюбовалась: пестрокрылая бабочка вспорхнула с желтого цветка, покружила и присела на синий лепесток другого. Казалось, протяни руку, и бабочка окажется на ладони.

— Моя ставка, — кивнула на живую картинку Жизнь. — Ее век — три недели, две она уже летает.

— Одна треть. Хорошо, если ты выиграешь, я добавлю этому чуду еще треть. Четыре недели... Порой я вяжу одну салфетку столько же. Вяжу дольше, чем они живут, — вздохнула Смерть.

— Хочешь, я подарю тебе паука? Он проворней, — едко предложила Жизнь.

— Ты уже дарила. Я его выпустила: люблю вязать сама. И никуда не тороплюсь, — мирно напомнила Смерть.— Начинай.

Жизнь поставила черный камень на середину доски. Пока они играли, мотылек перелетал с цветка на цветок, запускал тонкий хоботок внутрь лепестков, насыщаясь сладким нектаром. Там у него было тепло и солнечно.

Жизнь проиграла. Она знала, что должна сделать: это тоже было условием игры со Смертью. Легкое дуновение Жизни пошевелило воду, и серая птица, резко спикировав, на лету схватила бабочку в клюв и проглотила. Игра закончилась. Смерть взяла тарелку и одним глотком выпила воду.》

— Голден, тебе не кажется, что это про тебя история? Ты, как мотылек, выбрался из кокона, расправил крылья и ввысь. Яркий, красивый, вьешься, жизнью наслаждаешься. Ты — бабочка, Голден, — извечная мечта людей о волшебном превращении, которое подарено жизнью и воплотилось природой. Любуясь, люди не хотят думать, что живет эта мечта лишь миг. Чудо не бывает бесконечным, иначе оно тускнеет и исчезает, обретает привычность, перестает быть чудом для людей. Ты, Голден, — наш праздник среди будней, долгожданный, но такой скоротечный. Утешайся тем, что люди запомнят тебя, как помнят великолепный пир, но забывают оставшиеся после него объедки. И твое время на исходе. Да я сам не знал, что оно так мгновенно пролетит. Привыкай к этой мысли... Преждевременно, говоришь? Ну, что ты! Вот где твоя тень? Нет, там темень..., тени нет. Смотри, как луна подгадала. Круглая, как лепешка, только холодная. Пялится на нас, дорожку прямо в окно протянула, будто зовет к себе. Голден, осторожно! Портьеру оборвал... Тебе жарко? Тогда зачем открываешь окно? Холодно очень. Смеется над тобой, над нами? Нет, Голден, хуже: ей все равно. Только любопытно. Она и не такое видела! Стой, нет! Ты преувеличиваешь свое совершенство: крыльев у тебя не видно!... Да-а, было бы хорошо, с крыльями... Ну, хватит, Голден! Соберись, склейся, завяжись в узел, закались, наконец! Ты что, всерьез хочешь поспорить с моей Судьбой? Ты — глупец... Я — трус, потому что боюсь перечить Судьбе? Может быть... может... Туда еще нужно долететь... О чем ты будешь думать, пока падаешь? Что увидишь последним? Блеск камней? Или ты успеешь закрыть глаза, и память подсунет тебе вот это: солнечный день, полная корзина абрикосов на земле, а рядом — улыбающаяся мама. Она берет из корзины один, самый спелый, с красным боком, разламывает его и достает косточку. Отец сидит на корточках, спиной подпирая старое дерево. Он говорит что-то маме, она смеется, и абрикосовое сердце летит в отца. Мама жует половинку, а вторую кладет тебе в рот... Что ты ощутишь на губах: сладкий сок из далекого прошлого или этот бренди? Ты не успеешь понять... А еще, представь, как твое тело лежит на этих острых обледеневших скалах, холодных, как в наших снах. Теплая кровь пропитает одежду и поползет ленивыми ручейками вниз по камням, рисуя жуткие узоры. Скоро шелк примерзнет к твоему остывающему телу, густой снег будет садиться на твои руки и лицо, трогать губы и не таять. Он станет прикрывать твое изломанное тело, будто стыдится его. В смерти нет ни капли красоты... Ох, не здесь, Голден! В окно! Осторожней, не вывались! ... Легче? Подыши еще немного и закрывай. Иди быстрее сюда, садись в кресло. Оставь портьеру — пусть валяется. Вот, возьми бренди. Держи крепче, не трясись. Сполосни горло. Глупости! Тебя тошнит не от бренди, а от страха. Это он заполнил все внутри и распирает, давит. Скоро ему будет мало места, и он полезет наружу. Так что, пей. Чем больше бренди, тем меньше страха, тебе ли не знать? Плед не спасет, даже такой толстый. Только бренди может согреть, ненадолго, правда. И наша компания — разогнать тьму. Потерпи, потом день все же придет... Он всегда приходит... к нам, или не к нам. Ты валяешься на кровати в сапогах. Снять не хочешь? Не можешь?

— Шут, помоги Голдену! Не могу же я просить об этом леди. Да ладно, Шрюду ведь снимал! Сейчас лорду хуже, чем королю тогда. Не веришь? Посмотри. Нет, только сапоги... Хорош, согласись... Такая блестящая роль, и такая короткая пьеса! Жаль...

— Янтарь, поговори с Голденом, разговори: его молчание невыносимо. Попробуй, сделай что-нибудь, утешь. Расскажи про себя. Расскажи, как дым полз в трюм сверху, а вода заливала его снизу, и надежда вместе с тобой задыхалась и захлебывалась, но ты нашла слова. А ведь все могло закончиться уже тогда в море. Голден обязан тебе, мы все обязаны. Поговори. Только у тебя может получиться. Шут? У него и с Фитцем не всегда выходило, а ты с Совершенным справлялась. А это же почти дракон! Попробуй, ну что тебе стоит? Неужели не жалко его? Молчишь...

— Шут, что там дальше в твоей истории? Дай Голдену — его очередь читать.

《— Продолжим, — на этот раз Жизнь зачерпнула воду из своей чаши небольшой костяной пиалой и вылила на тарелку.

— Половина. Моя ставка — половина, — Жизнь повернула посудину, рассматривая в вечернем сумраке небольшую птицу, которая усердно выклевывала добычу из старого пня.

— Половина — это сколько? Интересно.

— Он может прожить еще четыре года. Это — рябчик. — Не отводя глаз от белых, черных, бежевых перьев птицы Жизнь поставила свой камень на край доски. — Если повезет мне, ты удвоишь остаток его жизни.

И в этот раз Жизнь проиграла. Дунув на воду в тарелке, она отвернулась и стала убирать черные камни с доски. На зеркальной поверхности воды мелькнула быстрая, как молния, длинная тень. Рябчик успел распушить хохолок, но в следующий момент острые зубы пушистого хищника вспороли ему горло. Он дернулся несколько раз и затих. И этой партии конец. Смерть осушила тарелку.》

— Янтарь, опасно держать в руке острый нож, когда в другой — почти пустая бутылка бренди! Брось его. Точно, это про тебя история, но твоя жизнь была даже длиннее... Удивляешь меня, Янтарь! Ты об этом сейчас думаешь?! Конечно, они в прекрасном состоянии: Голден любит свои инструменты. Посмотри, что купил недавно...Правда, достает их теперь не по нужде, а только ради удовольствия. Или по просьбе. Свисток для Странного человечка вырезал. Кажется, ему понравился: всегда на шее носит. Кому они достанутся? Ну не время! Янтарь, ты хоть представляешь, какой нудной можешь быть? Давай потом об этом. Днем, может быть... А сейчас возьми вот, почитай дальше.

《— Еще одну партию! — потребовала Жизнь.

Смерть не возражала, лишь устало вздохнула: все как обычно.

Вода из костяной чашки расплылась по тарелке, став белой. Где-то там была зима. Ржавым пятном на снегу застыла лиса. Только усы шевелились, принюхиваясь. Острая морда нырнула в снег и появилась с мышью в зубах. Под хруст мышиных костей Жизнь поставила камень на доску.

— Какова ставка? — уточнила Смерть.

— Две трети. Ты же не забыла: ставки каждый раз повышаем. Для лисицы это третья зима. Или ее жизнь сегодня закончится, или еще двенадцать лет впереди.

Но Жизнь не выиграла. Она редко выигрывала у Смерти в камни. Когда такое случалось, Смерть не выпускала из виду того, кому от нее досталась непредвиденная часть жизни, следила, чтобы Жизнь не сыграла с ним ненароком злую шутку.

Жизнь немного помедлила, переводя взгляд с лисы на заставленную камнями доску, а потом дунула на воду в тарелке. Сильно и громко.

Охотник выглядывал из-за могучего ствола и натягивал шелковую тетиву лука. Лиса учуяла опасность и подняла голову: стрела вошла не в глаз, как целился человек, а между передних лап.

— Хорошо, что не понадобилась еще одна стрела, — Смерть пощипывала пальцами губы.

Жизнь молча встала и ушла к окну, не взглянув на свою потерю.

Кровь поползла по древку стрелы, задержалась в ее оперении, но капли выбрались оттуда и падали, раня снег своим теплом. Охотник шел за мертвой добычей. Смерть получила свой выигрыш, и тарелка с водой опустела. 》

— Шут! Ты же руку обожжешь! Хорошо чувствовать боль в руке? Меньше другой боли? Точно! Какая наблюдательность! И умен, умнее всех нас. Знаешь? Ты недооцениваешь Голдена... Как и он тебя? Тщеславные комедианты не поделили зрителей. Слишком много прихотей? Может быть, но он очарователен в своих причудах, он всем нравится. Шут, ты должен им гордиться! ... Не всем? Фитцу? А ты ему нравишься?... Ты петляешь, как кролик, убегая от ответа. Ты — трус, Шут. Это Голден сказал. Сегодня он всех так называет, но он прав. Смешно? Ты над такими, как Голден, смеялся? Где это ты таких встречал?... Это только подобия нашего лорда. Да, он иногда увлекается, как и ты... Но он не такой плут и сквернослов, речи его как лучшее вино Клерреса, а ты мог бы нацедить отравы из своего языка, и она была бы смертельней всех ядов Чейда. Но тебе повезло больше, чем Голдену и Янтарь. Больше, чем мне. Сам знаешь, почему: Фитцу нравишься ты, он к тебе привык, поэтому ты до сих пор жив. И болтаешь, болтаешь, не меньше Голдена, когда он весел. Ты меня утомляешь иногда... Ты куда? Фитца там нет. Он не вернулся и, думаю, не вернется. Хорошо? Может ты и прав... Что ты ищешь? Яд? Ты — идиот: Фитц бы никогда не оставил его здесь. Ты хочешь яду? Лучше выпей еще бренди! Ты искал его для меня? Я не хочу. Не лгу. Нет, не лгу! Да и какая разница? Убедился: нет его нигде. Разворотил только все. А если Фитц сейчас вернется? Ты уверен, что не вернется? Я тоже... Пошли, Шут, твоя очередь читать. Я догадываюсь, что там дальше...

《Белые камни лишь назывались камнями: мастер вырезал их из гигантской морской раковины и отполировал до блеска. Они гулко постукивали, когда Смерть осторожно укладывала их в деревянную миску.

— Погоди, — остановила ее Жизнь, не оборачиваясь. Свет тусклой луны обрисовывал высокий неподвижный силуэт у окна, только бледные пятна рук скользили по плечам, — сыграем последнюю.

Смерть поднялась с ковра.

— Ты когда-нибудь играла в камни с людьми? — спросила она, подходя к окну.

— Нет, в чем смысл? Что они могут поставить на кон? А ты ...— Жизнь в изумлении открыла рот.

— Да, мне не раз доводилось. — Смерть повернулась спиной к окну. Жизнь не могла различить во тьме ее лицо, слышала только голос. — Когда приходит время, или безвременье, душа покидает свое тело и оказывается здесь, внизу, в черной пещере. Она несется вперед, словно темнота ее преследует и подгоняет. Ровно на середине пещеры есть перекресток. Души, почти все, даже не замечают его. Они мчатся вперед по одному из путей, летят ко мне. Но есть такие, которые останавливаются. Они мечутся на перепутье, оглядываются, прислушиваются и посылают взгляд во мрак тоннелей. Они так отчаянно хотят найти выход к тебе.

— Но его там нет. Я знаю. Я была там.

— Он есть. Ты просто не можешь его видеть, как и они. Только я могу. — Смерть помолчала. — Вот тогда я предлагаю этим дерзким смутьянам игру. Не обижайся, но они обыгрывают меня чаще, чем ты. О! Какие хитрые ходы они делают, как запутывают меня! Они побеждают честно. 'Почему?" — всегда спрашиваю я себя. "Любовь", — нашла я ответ. Они так любят тебя, так любят все, что ты им даешь и что обещаешь ... Я завидую тебе в эти моменты. Я все равно их получу, но они всегда будут помнить тебя и скучать по тебе, поверь мне. Это самые прекрасные звезды моего царства, самые редкие и самые печальные.

— Ты считаешь меня жестокой? Лживой? Думаешь, я обманываю их? — Жизнь ухватилась за рукав Смерти и развернула ее к себе.

— Нет, ты ведь созидатель, деятель. Ты очень похожа на свои создания, — примирительно сказала Смерть и высвободилась из цепких рук.— Ты даешь возможность, а я могу лишь созерцать. Ты...

— Я никогда не обещаю! Не я, — перебила Жизнь.

— Я знаю, а они нет...

— Сыграем последнюю партию, — неумолимо заявила Жизнь.

Они подошли к чаше с водой. Смерть наблюдала, как Жизнь опустила в чашу руку, долго водила ею по краям, перемешивая воду, вынула, стряхнула, взяла самый большой костяной сосуд, зачерпнула и, дав стечь лишним каплям, заполнила серебряную тарелку почти до краев. Когда вода стала неподвижной, на них взглянул человек. Молодой мужчина оторвал взгляд и перо от листа бумаги и повернулся к пылающему камину. Лицо его застыло на мгновение, потом он моргнул, не веря глазам, и вперил взгляд в пляшущий огонь. Смерть могла поклясться своим царством, что он видел их, не зная, кто перед ним. Пламя словно расплавило янтарь его глаз, прозрачные крупные капли потекли по лицу к губам. Он прикрыл веки.

— Сколько ему? — спросила Смерть.

— Все не упомнишь. Сейчас посмотрю, — Жизнь повернулась к резному столу на высоких тонких ножках. Всю его столешницу занимала раскрытая книга толщиной в пять пальцев в кожаном переплете. Тонкие, почти прозрачные страницы зашелестели в тишине. Жизнь озадаченно помотала головой. — Хм, не иначе Судьба двигала моей рукой. Они так давно не попадались мне на глаза... Но, ладно, игра есть игра, — пробормотала себе под нос, будто уговаривая. — Ему больше, чем может показаться, — ответила она. — Ставка будет как полагается — три четверти.

— Сколько? — настаивала Смерть.

— Почти семьдесят, — нехотя проговорила Жизнь, — а играть, соответственно, будем на двести.

— Тебе, как никогда, есть за что побороться, — горько усмехнулась Смерть.

— Еще четыреста лет! Ты полагаешь, кто-то будет рад такой длинной жизни? Доставать из груди осколок сердца, раз за разом провожая к тебе любимых; не узнавать мест, где когда-то был счастлив, потому что время жестоко расправилось с ними; забыть лица и голоса своих детей, состарившихся и ушедших так давно, что память растеряла их следы?

— А ты считаешь, он готов так рано покинуть жизнь? Так молод, что, возможно, еще не знаком со своей любовью, не держал на руках своих детей.

Жизнь нахмурилась и отвернулась, ничего не ответив. Смерть шумно втянула ноздрями воздух и задержала дыхание, смакуя незабываемый, ни на что не похожий аромат. Она не могла перепутать: так пахла только Надежда. Но ведь ее дурман никогда не действовал на Смерть. Почему сейчас она поддалась?

— Когда-то ты создала их, особенных, дала им долгую жизнь и поселила среди людей. Ты не думаешь, что это было...

— Нет, не думаю. Не хочу! Сейчас не хочу. Кто решил, что они — особенные? Они сами? Люди? Ха! Люди... они... Люди торгуют мною, покупая взамен власть, богатство, славу и думают, что совершают очень выгодную сделку. Они уверенны, что могут безнаказанно делать это. Они самовольно разделили, раскромсали меня на свою и чужую. Чужую они оценивают так...— Жизнь закрыла глаза и уткнулась лицом в раскрытую ладонь. — А свою... Что они делают со своей жизнью, ты знаешь? Жгут страстями, топят в пороках, поят ядом зависти, ненависти, мести.

Черный камень лег на перекресток линий стола: Жизнь начала игру. Она долго перекатывала каждый камень в ладонях, согревала, прежде чем поставить на доску. Рука подрагивала, твердое дерево откликалось звонким эхом на удар. Узор из камней становился все причудливей: две враждебные армии пытались захватить поле боя и вытеснить противника. На одном фланге Смерть зажимала в тиски черных, на другом — Жизнь окружала белых. Взятые в плен воины покидали доску, а их место занимали удачливые враги. Эта партия обещала быть долгой.》

- Хватит, Шут! Остановись! Я знаю конец. Знаю... Порви это! Я знаю все подробности, давно. Нет, лучше сожги. А я лягу. Холодно. Плед большой, кровать огромная: поместимся все. Эй! Лорд Голден? Янтарь? Шут? Вы куда? Что-о?...Шут, ты превзошел себя! Я должен побыть один? Это лучшая твоя шутка...

— Побыть один. Сейчас? Опять... Я не могууу!

— Ты должен, Любимый! А должен — значит можешь... Так бы сказал Ночной Волк. Он выл когда-нибудь? Да, было, в горах, когда мы думали, что Фитц навсегда ушел в черную колонну. Аууу! Ауу! Уууу...

* * *

Если бы я уже умер, было бы... неплохо. Даже хорошо. Рука, прижатая телом, онемела, в горле пересохло, в висках стучало и ухало, но слипшиеся веки щекотал свет. Может, это сон или видение? Как было прежде, когда я не боялся ночной темноты, когда мои сны были такими цветными, яркими. Даже просто, когда я еще видел сны, а не черноту во сне… Но, нет: назойливый солнечный луч, кажется, только и ждал момента, когда я сдвину плед со лба, чтобы полоснуть по глазам. Я пошарил рукой, пытаясь ухватить балдахин и отгородиться от слепящего света, но не нашел края кровати. С трудом разомкнув веки, я уперся взглядом в львиную голову. Вот оно что: я лежал поперек кровати. Свежие следы резака придали деревянному барельефу на изголовье новое выражение: глаза стали мирными, зверь приоткрыл пасть, зевая. В первый же день, когда кровать появилась в спальне, я хотел исправить злобную морду льва, но даже не мог вспомнить, как сделал это минувшей ночью. Я попробовал распрямиться и вытянуть ноги, но плед спутывал меня, как пеленки младенца. Пытаясь выбраться из плена, я потянул свободной рукой за угол пледа. Аах! Кисть полоснуло огнем. Почему так больно? Ах, да, вспомнил.

Я с трудом приподнялся, переместился на край кровати и взглянул на руку: на испачканных чернилами пальцах раздулись волдыри, некоторые лопнули и кровоточили. Как я мог спать? Спасибо бренди. Сапоги выглядывали из-под складок ковра. Смогу ли я до них дотянуться? Голые ступни уперлись в ледяной пол, тошнота поднялась к горлу, когда я наклонился и ухватил сапог. Тело рухнуло на кровать, я смотрел, как кружатся балки потолка и тяжело дышал. Когда дурнота отступила, я обулся и поковылял к дверям.

Мой сон всегда ускользал, если дверь в спальню была открыта, но этой ночью он пренебрег своими правилами. Я переступил порог темной гостиной.

Кувшин с водой нашелся на полу у холодного камина. Он был непривычно тяжелым и дрожал в руках. Я жадно выпил все до последней капли.

В гостиной было теплее, чем в спальне, но пахло как в дешевой таверне поздним вечером. Я раздвинул шторы и открыл окно, проверил засов на двери. Вчера вечером он избавил меня от приятелей Голдена, настойчиво стучавших в дверь, но сегодня лорду придется остроумно отвечать, где он пропадал всю ночь, ловко увиливать от желания узнать пикантные подробности этой ночи и вести любезные разговоры с леди. Все идет своим чередом, придворная жизнь тоже. Кому интересен Белый Пророк и его судьба, или человек, чье имя — Любимый, служит только поводом для кривотолков и насмешек? Никому. Почти никому.

Фитц... Я смотрел в приоткрытую дверь его пустого логова. Ночью мне хватило смелости зайти туда. Сейчас я боялся оказаться в жилище человека, которого потерял: он был где-то в замке, но нас разделяла холодная каменная стена, которая вчера стала еще толще.

Пророк... Наверное, еще никогда я не был таким жалким провидцем. Я знал Фитца, предугадывал его поступки, мог проследить его мысли. Я чувствовал его, как можно почувствовать только человека, которого безгранично любишь, но вчера словно лишился всего: нюха, зрения, слуха. Если бы он не зашел ко мне после нашего разговора с Чейдом, решился бы я рассказать, что ждет меня на Аслевджале? Зачем я это сделал?

Я зажег свечу и зашел в обитель Фитца. Ничего не говорило о моем ночном посещении: крышка сундука прятала вещи, стул стоял на обычном месте, даже одеяло лежало ровно, без складок. Я присел на краешек узкой кровати.

Может ли кто-то с уверенностью сказать, что готов к смерти? Не думаю. Путник, который идет по горной тропе и знает, что в конце его ждет пропасть и шаткий мостик через нее, все равно потрясенно застывает, очутившись на краю бездны, и пятится назад. Я много лет знал, каким будет мой конец, я видел его так же ясно, как видел рисунок на ковре в гостиной. Я свыкся с этой мыслью, она давно не казалась мне ужасной, пока я не обнаружил, что стою на пороге, и остается только один шаг вперед, чтобы переступить его и рухнуть вниз, умереть.

Чейд еще задавал вопросы о татуировках на Внешних островах, но для меня мир вокруг уже померк и стал беззвучным. Он, этот мир, оказался вдруг весь во мне и не хотел кончаться. Я слушал и отвечал и, наверное, выглядел спокойным, но вспомнить, как Чейд ушел, не могу.

Фитц появился неожиданно. Он старался быть услужливым Томом, таким, какой устраивал лорда Голдена. В тот момент наше взаимное лицедейство показалось мне мучительным и бездарным. Сказать то, что я намеревался, мог Шут, Голден не годился для этого. Я сбросил маску лорда, шагнув навстречу Фитцу. Кажется, он ждал этого, или надеялся, потому что, не раздумывая, забыл о своей роли.

Я ушел в спальню, зажег свечи, закрыл ставни и снял камзол. Влажная рубашка липла к телу. Решимость удостовериться, что татуировки на спине у меня и у девочки, нарчески, совпадают, поколебалась. Бесчисленные пуговицы застревали в петлях, руки тряслись. Я весь дрожал и не знал, как справиться с этим, сохранить хоть небольшую видимость спокойствия. Рубашка легла на крышку сундука. Моя нагота казалось мне полной, а сам я, отмеченный рабской татуировкой, мог вызвать только брезгливость или жалость, но глаза Фитца светились любопытством и даже восхищением, когда он разглядывал мою «украшенную» спину. А потом я сказал ему, что умру на острове… Это ноша, которая становится только тяжелей, если разделить ее с тем, кто тебе ближе всего. Я открыл ему грядущее, надеясь облегчить будущую вину за мою смерть, которая поселится в нем на всю оставшуюся жизнь, я это знал. Как часто Фитц не верил моим пророчествам! Вчера на словах он тоже сомневался, но глубоко внутри знал, что это правда. Правда испугала его. Любое существо, человек или зверь, будет бежать от того, что внушает страх. Фитц пытался укротить ужас, который породило мое откровение, но не смог. Он бежал. Я понимаю. Дверь затворилась, я сидел у камина и слышал сквозь стену, как он торопится покинуть меня. Ох, мудрые Пророки прошлого и будущего! Что я наделал? Могу ли я хоть что-то исправить?

Висящий на стене меч подмигнул крупным изумрудом, радуясь пламени свечи в этом темном месте. Фитц игнорировал оружие, сделав его единственным украшением своего жилья. Что ж, здесь я тоже ошибся, подарив ненужную вещь...

Я вернулся в спальню и огляделся: опрокинутый стул топорщился стертыми подошвами ножек; пустая бутылка, вот еще одна, а там, у кресла, — почти полная; крышка сундука откинута, являя беспорядок внутри; ковер топорщится складками, края завернулись. Чехол от инструментов свисал со стола, ножи и стамески разбросаны по столешнице и валяются на полу. Самый старый, еще из Джампи, и любимый мой резак блестел лезвием в ногах кровати, а рядом с ним темнел кусок диводрева.

Все это натворил я сам. Никого не было со мной этой ночью. Никого, кроме темноты, одиночества и страха. Темнота была привычной. Она давно преследовала меня, таилась в углах комнат, вжималась в стены дворцовых коридоров, когда я проходил мимо, стелилась на крутых ступенях лестниц, запутываясь в ногах. Я смирился с ней, почти не замечал. Но сегодня ночью темнота набралась силы, она больше не опасалась меня. Это я боялся ее.

Я подошел к столу, сгреб в кучу исписанные листы, сдвинул их на край, уселся на освободившееся место и взглянул в зеркало. Свет дня скрывает лучше ночной тьмы. Ночью в отблесках свечей на меня смотрел человек, обезображенный страхом, отчаянием и одиночеством, а сейчас — это я. Да, лорд Голден, никто не позволит тебе покинуть подмостки. Зрители ждут. Я жду. Сейчас ты умоешься, скинешь с себя эту вонючую одежду, облачишься в свежую, закрасишь припухшие веки и выйдешь из своих покоев. В коридорах замка все осталось по-прежнему: торопливые шаги прислуги, звон посуды на подносах, запахи утренней снеди, аромат жасминового чая.

Смазав ожоги на руке, я надел перчатки и несколько раз провел гребнем по волосам, но почти бесполезно — бренди и остатки того, что было вчера в моем желудке, основательно склеило их. Я поморщился: нужно распорядиться, чтобы принесли горячую воду.

Сорванная штора преграждала путь к окну, но я сомневался, что смогу ее повесить, поэтому бросил на кровать.

Морозный ветер пробирался сквозь щели в деревянных рамах. Яркий день хозяйничал уже давно, но зимнее солнце было лишь немного теплее луны. Я взглянул за окно. Камни внизу блестели, но не манили, как ночью, а пугали. День настал, новый день. Новая жизнь. Остаток жизни, как остаток бренди на самом дне бутылки. Пьян ли я, выпив его почти полностью? Эта мысль морозила больше, чем сквозняк из окна. Нужно разжечь камин и навести порядок.

Мне всегда было неловко пускать в спальню горничную, а уж сегодня это просто невозможно. Я займусь сам. А еще нужно разобрать вещи в кладовке моей жизни. Там много всего накопилось, и я не могу взять это с собой. На Аслевджал я отправлюсь налегке.

Мальчик-слуга лорда Голдена следил, чтобы в покоях всегда горел камин. Вчера он дважды приходил к двери — знаю его робкий стук, но я не впустил. Дрова еще остались, в походной сумке нашлись кресало и трут. Спальня наполнилась горьковатым дымком, поленья запылали.

Исписанные листы бумаги, забрызганные чернильными пятнами, валялись на ковре, несколько я отыскал под кроватью. Я ведь намеревался их сжечь. Передумал? Уснул? Не помню. Первый лист, который попал мне в руки, оказался началом истории. «Как Жизнь со Смертью в камни играли» — выведено было сверху. Я подтянул ковер поближе к теплу, уселся, прочел лист до конца и отложил в сторону. Мне хотелось, чтобы история стала целой и только потом превратилась в пепел. Я читал куски и сортировал их. Много лет я не вспоминал историю старого менестреля, но, оказывается, она хранилась глубоко во мне и вот выбралась на бумагу.

* * *

Хозяйка постоялого двора пожалела меня и разрешила переночевать в сарае. Я был счастлив: сюда не добирался ветер, а запах влажной шерсти овец напоминал о доме. Я уселся на свежую солому, животные окружили меня, тыча симпатичные морды в протянутую ладонь. Женщина стояла и молча наблюдала, а потом сказала, чтобы я шел за ней. Она привела меня в дом и принесла миску похлебки. Чтобы не попадаться на глаза постояльцам, я забился в угол, поближе к очагу, и стал есть. Я был так голоден, что мог бы управиться за миг, но сдерживался, чтобы погреться и послушать менестреля. Баллада была длинной и закончилась очень печально. Певец подсел к постояльцам, они ели, заказывали еще эля, наперебой рассказывали истории из своей жизни. Высокий говорливый старик признался, что сам был менестрелем, пока, он достал из-под стола правую руку с двумя пальцами и повертел ею, жизнь не вздумала сыграть со смертью в азартную игру. Но, вероятно, удача была на его стороне, и он лишился только трех пальцев и своего ремесла, а не отправился в царство смерти. Он наотрез отказался поведать подробности, но стал рассказывать историю про то, как Жизнь со Смертью в камни играли.

Это был самый лучший менестрель, которого я встречал. Даже без музыки его речь текла напевно, голос менял интонации, а слова сплетали ажурную сеть, в которую слушатели попадали как мухи в паутину. Хозяева отвлеклись от хлопот и присели на свободное место за столом.

Мое тело разомлело от тепла и запахов еды. На дне миски еще оставалось немного похлебки с кусочками мяса, и я опускал туда ложку а потом облизывал ее, чтобы продлить удовольствие от пищи и узнать конец истории. Незаметно сон взял меня в плен.

Мне снились высокие заснеженные горы, которых я еще никогда не видел, и женщина, высыпающая из мешочка игральные камни, менестрель, тоже женщина, со сломанными пальцами, неведомые мне животные, немного похожие на овец, но крупнее и сильнее, с длинной и жесткой шерстью.

Я подскочил еще не проснувшись окончательно, не понимая, где нахожусь. Женщина вытирала стол. Она уловила шум и устало взглянула на меня. Я вспомнил, что это была хозяйка, и что я должен вернуться в сарай. "Спи здесь, только ничего не трогай", — сказала она, взяла со скамьи старое шерстяное одеяло и протянула мне. — Утром уйдешь'. Она больше не встречалась со мной глазами, но я уже все знал. Знал ее тлевшее горе: мальчик, единственный ребенок, утонул, она была уже немолода, а муж и вовсе старик, чтобы ждать детей. Но как я смог увидеть прошлое, а не будущее? Никогда еще так не было. Я лежал и размышлял, пока, уже в полусне, не явилась догадка: глядя вперед эта женщина видела то, что осталось позади. Так, встав между двух зеркал, можно увидеть свою спину. Ее боль продолжала идти вместе с ней в ее будущее. Здесь жизнь вчистую проиграла смерти и выплачивала двойную цену.

* * *

Я уснул тогда, так и не узнав конец. Последнее, что я слышал — на кон была поставлена жизнь человека, совсем молодого… Интересные истории, легенды и сказки кочуют по миру, менестрели часто переделывают их на свой лад, но никогда больше я не слышал ничего похожего. Наверное, именно из-за своей незавершенности, история про Жизнь и Смерть не давала себя забыть. Я вздохнул и поднялся, чтобы положить стопку бумаг в камин. Что-то заставило меня обернуться. Я увидел на столе несколько исписанных листов. Они уже попадались мне на глаза, а я просто забыл о них. Я обогнул кровать, остановился, чтобы убрать в сундук висевшую на спинке стула простыню, ту самую, которой прикрывался вчера. В сундуке нашлись еще два листа. Строки скакали вверх-вниз, чернила местами расплылись. Я прихватил записи, соединил с теми, что нашел на столе, и вернулся к камину. Очевидно, я держал в руках конец истории, написанный ночью. Придуманный конец. Интересно.

«— Сыграем последнюю партию, — неумолимо заявила Жизнь. Они подошли к чаше с водой», — прочел я верхнюю строчку. Глаза побежали по странице. Убеждение, что я уже знаю это, росло. Человеком, чья жизнь разыгрывалась в этой партии, несомненно, был я. Я написал историю ночью и прочитал себе вслух.

«Эта партия обещала быть долгой», — заканчивалась вторая страница. Оставались еще три. Я разглядывал их и, наконец, взял одну и угадал: первая строка написана была теми же чернилами, что и все предыдущие. Дальше пол страницы занимала клякса, а за ней запись потускнела. Видимо, чернила развели водой, некоторые буквы трудно было разобрать. То, что я сейчас читал, было новым для меня. 《Тяжелая дверь устало скрипнула и без стука впустила темный силуэт. Жизнь повернулась к гостье, и уголки ее губ нервно дернулись:

— Не ожидала тебя здесь сегодня увидеть! Ты...

— Врешь, — прошипела гостья, перебивая, — тебе ли не знать, что я обязательно приду?

Смерть облизала сухие губы и смерила взглядом обеих. Жизнь и Судьба издавна не ладили. Здесь, на вершине, все это знали. Смерть улыбнулась, снова почувствовав запах Надежды.

Судьба смотрела на доску, покачиваясь взад-вперед, сомкнув руки за спиной. Ноздри ее гневно раздувались, шумно выпуская воздух.

— Но я пришла не к тебе, — глядя на камни, оценивая и подсчитывая, известила она притихшую Жизнь, отступила в сторону, чтобы лучше видеть картинку на серебряной тарелке.

Три пары глаз в полумраке круглой комнаты в замке на вершине горы наблюдали, как где-то на краю земли, холодном и снежном, человек с золотыми волосами, весь в черном медленно бредет по берегу моря. Набегавшие волны норовили лизнуть его сапоги, ветер трепал тяжелый плащ и срывал с головы капюшон. Мокрые прибрежные камни поблескивали в последних лучах тонущего солнца.

— Ты не имела права начинать эту партию! Он мой! — Судьба ткнула острым как клинок указательным пальцем в грудь Смерти.

— Ее! — Жизнь запрокинула голову и тряслась от беззвучного смеха. — Слышишь? Он — ее, — обратилась она к Смерти. — Представляешь, что она уготовила ему? Какую жизнь! Ты еще меня упрекала! Да я без сожаления уступлю его тебе. Это самый большой подарок, что я могу ему сделать — легкая смерть. Я уж постараюсь.

Судьба словно не слышала. Она схватила Смерть за плечи и оттолкнула от игрального стола.

— Никакой игры больше не будет. Ты нарушаешь все законы.

Смерть высвободилась из рук Судьбы. Она была спокойна.

— Я ничего не знала, но и оставить партию незавершенной тоже не могу. Ты ведь понимаешь?

Судьба понимала.

— Тогда ты продолжишь игру со мной, — она опустилась на меховой ковер и взяла миску с камнями.

Ночь уже плотно накрыла мир темным одеялом, а они играли. Пустых перекрестков на доске становилось все меньше. Каблуки Жизни стучали по каменному полу, когда она в очередной раз обходила комнату по кругу, две высокие свечи истаяли, не узнав исхода поединка. Судьба потерла глаза и протянула камень к доске.

— Постой, нет! Сюда нельзя! — Жизнь схватила Судьбу за руку.

"Никогда не видела эти две руки вместе. И ни одна не одергивает свою. Удивительно", — подумала Смерть и предложила:

— Отложим? Я устала. Мы знаем, что должны закончить, но это ведь не к спеху?

Она лгала, глядя в покрасневшие от напряжения глаза Судьбы: ночь — ее время. Ночами Смерть бодра, как никогда. Жизнь и Судьба знали, что она лжет, но все молча приветствовали эту ложь. Наверное потому, что аромат Надежды пропитал все в этой комнате, и никто не мог ему сопротивляться.

Судьба поднялась и размяла затекшие ноги. Она ушла первой, не прощаясь, бросив только: " Я останусь здесь, зови, когда будешь готова".

Смерть посмотрела на воду. Тот, чья жизнь стояла сейчас на кону, спал, обнимая рукой в черной перчатке маленькую подушку. Ветер снаружи бился в яркий бок палатки, подвывая от злости: тонкая ткань не пропускала его внутрь.

— Чудесная материя. Там должно быть тепло. Интересно, почему он спит в перчатках?

— Не знаю, — Жизнь пожала плечами. — У нее спроси, она про него все знает. — Тяжелый вздох вырвался из груди. Жизнь достала из сундука кусок материи и, бросив еще один взгляд на спящего, накрыла чашу. — Она зовет их Избранными. Как выбирает — ума не приложу. Ее бесцеремонность приводит меня в ярость!

— Еще бы, — Смерть усмехнулась, — она почти всемогуща.

— Да, — признала Жизнь. — Знаешь, что она любит больше всего? Вызов! Дразнит, подначивает, пинает, только бы люди бросили ей вызов.

— Но она не играет в азартные игры. — Смерть была готова встретить яростную молнию, но Жизнь скривила губы и опустила глаза.

— Я понимаю, что сужу ее предвзято. Никто из нас, даже ты, не бывает таким щедрым, как она. Она может дать все. И дает время от времени. «Любимцы Судьбы» — с завистью говорят люди про таких Избранных.

— Думаешь, он из таких? — Смерть кивнула в сторону прикрытой чаши.

— Никто никогда не знает, что она задумала, — развела руками Жизнь.

Смерть медленно пошла к двери, но на полпути остановилась и обернулась.

— Я не тороплюсь, и я не против, если вы будете играть все вместе.

Она тихо прикрыла за собой дверь.

Жизнь смотрела на черно-белую мозаику камней. Ей очень хотелось выиграть эту партию. И это был не азарт. Пусть ее выиграет не она, а Судьба. Жизнь согласна. Но сейчас преимущество было у Смерти. Может, стоит послушать ее совета и позвать всех: Веру, Любовь, Удачу?

— Что скажешь, Надежда? Выходи и взгляни на доску. Мы ведь все знали, что ты уже здесь. 》

Я дочитал и сложил все страницы в стопку. Откуда взялась эта часть? Возможно, я слышал ее сквозь сон от менестреля, а проснувшись, не помнил? Или это Надежда проникла ночью в мои темные покои, и я поддался ее дурману? Я не знал. История так и останется незаконченной. Но конец моей жизни определен давно, и он будет таким, каким я его видел. В этом я не сомневался.

Я бросил листы в камин. Пламя захватило их в кольцо и взвилось. Я видел в его языках женские фигуры и стол с камнями. Когда история про Жизнь и Смерть превратилась в пепел, я растянулся на ковре и закрыл глаза. Слезы побежали по вискам. Мне не хотелось их останавливать. Я коснулся влаги пальцами и попробовал ее. Слезы. Наверное, настанет время и какой-нибудь неугомонный ум, подобный Чейду, соберет прозрачную жидкость в стеклянные пузырьки и по вкусу сможет различить отчаяние, смирение и радость. Слезы — это то человеческое, что я получил в полной мере. Сейчас они были смиренно-соленые.

Порой мне кажется: лучше всего в жизни я научился делать такую вещь — уходить не прощаясь. Иногда я сам так решал, бывало — так складывались обстоятельства. Было ли это оправдано или я поступал эгоистично и жестоко? Не знаю. Моя жизнь всегда принадлежала не только мне. Я должен был ее сохранить. Поэтому я бежал, путая следы, оставляя в неведении людей, неравнодушных ко мне. Мне было больно от этого, но где-то глубоко в душе я утешал себя мыслью, что так эти люди навсегда останутся со мной, что я выторговываю у судьбы возможность увидеться с ними еще раз. У меня длинная жизнь, а дороги так невероятно разветвляются, расходятся, а потом опять сбегаются. Но вот моя судьба постучалась настойчиво, а у меня больше нечего ей предложить, и нет такого места, где я мог бы укрыться от нее, спрятаться и дождаться лучших времен. У меня осталась только одна дорога, она приведет меня туда, куда я стремился, куда было предначертано еще до моего появления в этой жизни. Жизни не такой длинной, как мне когда-то казалось.

Пришла пора делать из ветоши факел и поджигать мосты. Один за другим. Пока они горят, тьма не подойдет ко мне смертельно близко.