"Рейхенбахские хроники". Интерлюдия. 1886 год. Дело мадам Перрокет (джен)

Холодным ноябрьским днем 1886 года мы сидели с Холмсом у горящего камина с бокалами коньяка, укрывшись пледами, и являли собой идеальную картину двух насупленных продрогших лондонцев. Хотя в комнате было тепло — насколько вообще бывает тепло в наших английских домах в холодное время года, — стоило посмотреть в окно, как промозглая серость пробирала до костей, так что шторы мы задернули и включили освещение.

Мы коротали время до чая. Я правил рукопись, а моего друга камин и плед настроили вдруг на сентиментальный лад, и он перечитывал Диккенса. Закончив править очередной лист, я зевнул и закрыл глаза.

— Ложитесь на диван, дорогой, — сказал Холмс.

— Если бы не без четверти четыре на часах, я бы попросил миссис Хадсон сварить кофе. Это все погода.

— Чем особенно плоха такая погода, так это тем, что клиентов даже и не ждешь.

— Ну почему? Может быть, у кого-то неотложное дело? — протянул я слегка неуверенно.

— Насколько неотложным должно быть дело, чтобы оно вытащило вас, к примеру, в такую погоду из дома? — поинтересовался Холмс с некоторой иронией.

— Да любой пациент. И к тому же в некоторых ситуациях люди забывают об удобстве, если речь идет о жизни и смерти.

— Вот разве что.

В этот момент внизу послышался звонок в дверь, а сразу за ним какой-то шум. Мы переглянулись.

— Если это не пациент за мной, то клиент к вам, — усмехнулся я. — И в такую погоду вы не прогоните его, даже если дело покажется вам скучным, не так ли?

— Вы хотите сказать, что клиент специально подгадал? — Холмс усмехнулся.

А шум внизу усиливался. Мы уже различали возмущенный голос миссис Хадсон.

— Может, это ваши мальчишки? — предположил я.

— Они бы уже давно прорвали кордоны и ввалились в гостиную.

Это действительно оказались не мальчишки. Настолько не мальчишки, что в первый момент я решил было, что это сам Холмс в одном из своих маскарадных образов. Судя по его слегка ошарашенному виду, у него вполне могла мелькнуть та же мысль, потому что он перевел взгляд с гостьи на меня и снова на нее. Было на что посмотреть. В нашу гостиную вошла... даже не цыганка, нет, поскольку волосы у посетительницы были светлыми. Но все остальное! Высокого роста, едва ли не вровень с Холмсом, в длиной черной юбке до щиколоток, в туфлях с обрезанными носами, так, что голые пальцы выглядывали наружу, с ярким красно-зеленым платком, повязанным вокруг пояса, другим платком, на этот раз желтым, на груди (корсета на женщине, кстати, не было, цветастая блуза болталась свободно), с широкой шалью на плечах, с непокрытой головой, но ниткой фальшивого жемчуга в волосах... при этом нашей посетительнице было лет сорок, а в руке она держала стеклянный шар голубоватого цвета величиной с голову ребенка. На плече висела то ли сумка, то ли просто мешок, из которого на четверть торчала старая книга.

Единственная дедукция, которая пришла мне в голову, — «дама» приехала в кэбе, поскольку ноги она не промочила и не испачкала, да и платье было сухим.

— Хорошего вам дня, господа, — произнесла наша посетительница, и , несмотря на ее чудовищный вид, выговор был вполне приличным.

— Присаживайтесь... мадам, — предложил Холмс.

Гадалка — шар выдавал в женщине представительницу именно этой профессии, — устроилась на диване, опустила сумку на пол, а шар так и продолжала держать в руках.

— Простите, вам не холодно? — спросил я. — Не желаете ли чего-нибудь согревающего?

— Спасибо, доктор, птицы пьют только воду.

— Видимо, они также не пьют и чай? — предположил Холмс.

Наша гостья пристально уставилась на Холмса, затем моргнула и дернула головой. Совсем как курица, подумал я.

— Вы считаете меня сумасшедшей, мистер Холмс? Это не так. Но даже будь вы правы — у меня есть чем заплатить вам, и мне нужна помощь.

— Я не психиатр, мадам, доктор Уотсон — тоже. Эта гостиная кого только не видела, но такая колоритная посетительница у нас впервые. Простите, а... ваша обувь несет в себе какой-то... кхм... сакральный смысл?

— Спасибо, мистер Холмс, за изысканный комплимент. Обувь? Она придает мне уверенности, сэр. Я предпочла бы вообще обходиться без нее, но, увы, мы не в Африке. Но так я хотя бы чувствую себя в гармонии с собой. Вы мне поможете?

— Чем смогу. Скажите для начала, как вас зовут, и изложите ваше дело.

— Конечно, сэр. Меня зовут мадам Перрокет. В этой жизни я живу в Лондоне и имею собственный салон. Мой доход позволяет мне заплатить вам сорок фунтов. Надеюсь, этого будет достаточно. Меня обокрали, мистер Холмс. И то, что у меня украли, может очень сильно навредить вору.

Внешний вид дамы и ее одеяние — пестрое, как перья попугая, — полностью соответствовали ее фамилии, если она, конечно, была настоящая. Но, вполне возможно, гадалка подбирала псевдоним под манеру одеваться. Интересно, что украл вор? Куклу Вуду?

— Удивительно: в этом городе мне известны многие уголки, но я ни разу не слышал о вашем салоне, — сказал Холмс. — На какой улице он расположен?

— На G...-стрит, 43, в Сохо. Но у меня много самых разных клиентов, некоторые едут издалека. Я не совсем гадалка сэр, скорее я... помогаю людям. Талисманы, знаете ли.

Я немного нервно поерзал в кресле. Возможно, это было простым совпадением, а возможно, мадам Перрокет владела своеобразной дедукцией, основанной на жизненном опыте, но никто из нас даже не сказал вслух слова «гадалка».

— Что ж, многие верят в талисманы, — совершенно серьезно произнес Холмс.

Я подумал, что у мадам, возможно, кто-то украл чужой талисман, и теперь вора поразит молния, или лошади взбесятся, или потолок обвалится.

— Мои талисманы помогают даже тем, кто в них не верит, сэр. К тому же убедить человека несложно. — Мадам повернулась ко мне и вдруг спросила: — Хотите талисман для вашего любимого пациента, доктор?

Не успел я подумать, что «любимый пациент» может быть у любого врача и не обязательно реагировать на фразу открытым ртом, как мадам запустила руку в свою сумку, порылась и вынула полотняный мешочек.

— Держите, только не доставайте сами, чужой талисман трогать руками нельзя, иначе он теряет часть сил. Пусть ваш родственник... — Тут мадам запнулась, нахмурилась и, переведя взгляд на Холмса, просияла: — Он ВАШ родственник, да? Пусть он сам вынет камень из ткани и подержит в руке — вот так, в кулаке, сэр. А потом положит где-то у себя... хотя бы просто в карман.

— А зачем моему пациенту этот талисман? — спросил я.

— Спина будет меньше болеть, — невозмутимо ответила мадам, и я снова мысленно охнул.

— Почему именно спина? — резко спросил Холмс.

— Не знаю, я же не врач, — немного испугалась посетительница. — Кто его поймет, почему у него спина болит? Может, тяжелый он слишком? Это доктору виднее. Я только помочь хочу, сэр. У меня призвание такое же, как и у вас, — помогать людям, — неожиданно закончила она, глядя все еще на моего друга.

— Мне, конечно, лестно, что вы так оцениваете мое призвание, мадам, но оно имеет и оборотную сторону, — спокойно произнес Холмс. — Я общаюсь не только с честными людьми. И я поверю скорее в умение делать выводы, а если их сделать невозможно — в сбор информации. Я бы еще мог спокойно отреагировать, если бы ваши «озарения» касались меня, но не моего... родственника. Одним словом, вам придется доказать, что вас не прислали сюда шпионить.

Меня как холодной водой окатили, и я тоже насторожился. О проблемах Майкрофта со здоровьем я точно никому не рассказывал, но за все эти годы, несмотря на уединенный образ жизни, он все-таки попадался на глаза множеству людей. К тому же, как все знают, лучше всего обо всем осведомлена прислуга. Я, конечно, не грешил на Берту или лакея Майкрофта, но вот персонал клуба...

— Шпионить? — казалось, мадам была озадачена. — Я не называю это озарением. Я просто вижу, кому что нужно. Если могу помочь — помогаю. Я даже плату не назначаю, каждый дает сам, сколько может и хочет. Что вы имеете в виду, сэр?

— Но моего пациента вы не видели, — сказал я, и Холмс слегка кивнул.

— Не видела, доктор, но я вижу вас, а вы о нем думаете. Это ваше очень сильное желание — его вылечить. Я просто предлагаю помощь.

— А мне самому талисманы не нужны? — развеселился я, решив вывести мадам на чистую воду.

— Вам-то самому, доктор? Да пока вроде бы и нет. В любви вы счастливы, в жизни у вас все в порядке... может, позже вам и понадобятся мои талисманы... а у вашего друга, — кивнула она на Холмса, — талисман есть, и посильнее моего.

— Вот как? — Холмс пытался выглядеть скептиком, но я слишком хорошо его знал.

Если уж мне не было известно, что там за талисман он хранит, то никому из посторонних — и подавно.

— Так что у вас украли, мадам? — повторил Холмс вопрос.

Наша посетительница снова потянулась к своей сумке и достала книгу.

— Смотрите, сэр, только не дотрагивайтесь, — сказала она, раскрывая фолиант. — Она очень старая, сэр, ее можно трогать только ведьмам.

Мадам перевернула пару страниц. Картинки, какие-то буквы и надписи. Холмс с явным удивлением смотрел на книгу.

— Вот тут, — вздохнула наша гостья, кивнув на страницу с нарисованной сверху змеей, — заговор на любовь.

— Вы знаете старофранцузский? Это же старофранцузский?

— Языка не знаю. Но вот как бывает: мое имя, к примеру. Я встречала много людей, не знающих французского, но мое имя они сразу «переводили» для себя, даже когда ни разу слова «попугай» на французском не слышали.

Боюсь, я вздрогнул, осознав, что со мной произошло то же самое. Слава богу, мадам Перрокет на меня не смотрела и этого не заметила, зато заметил Холмс и слегка поднял бровь.

— Я просто знаю, что тут написано и как это использовать, — невозмутимо пояснила посетительница. — Этой книге несколько столетий, а вторая была еще старше. Я пользуюсь ими, чтобы заговаривать талисманы. Вот вторая книга и пропала.

— Да, кража серьезная, — без тени иронии сказал Холмс. — Постарайтесь вспомнить, мадам, когда вы заметили пропажу и что этому предшествовало? И главное — есть ли у вас подозреваемый?

— Заметила вчера, сэр. Утром, как спустилась в салон. Живу я на втором этаже, посетителей принимаю на первом. В квартиру уношу только шар, так полагается, а остальное остается внизу. Кто живет поблизости — все знают, что у меня ничего трогать нельзя. Так никто и не трогает. Кому нужны болезни и беды на свою голову? Так-то считается, что я гадаю, но люди все знают... Даже представить не могу, кто и зачем взял книгу.

— А в полицию вы обратились? — поинтересовался я.

— Нет, доктор. Я никому зла не хочу. Мне бы только свое вернуть.

— Полагаю, Уотсон, полиция скорее заинтересуется нашей клиенткой, чем вором, — заметил мой друг. — Расскажите, мадам, о клиентах. Кто побывал у вас накануне; кто, возможно, остался недоволен вами.

— Накануне, сэр, у меня было три клиента. Одна женщина раньше приходила часто, раз десять за год. Муж у нее — запойный пьяница. Она то просила, чтобы он не бил ее, то — чтобы его самого не убили, то за детей просила, чтобы он их не покалечил, а в этом году уже просила, чтобы сын с ним ничего не сделал ненароком... А месяца три назад она заговорила, чтобы я навела на него порчу и он умер — мол, сил у нее не осталось. Но я такими вещами не занимаюсь и отказала ей. Она и ушла. А позавчера пришла опять — просила камень «на женское счастье». Может, встретился ей кто... но муж ее жив, я спросила.

Еще приходил мужчина, его первый раз видела. В маске, — усмехнулась мадам Перрокет. — Маска такая — глаза закрывает, домино называется, знаете? Какой в ней смысл, не пойму, узнать человека без нее легче легкого, но мне его внешность без разницы. Этому типу нужен был талисман для мужской силы, чтобы ублажить в постели жену. Но он все жаловался мне на болезни, мол, подагра у него и еще какие-то страсти, просил талисман, чтобы от всего сразу вылечиться, но я-то вижу, что человеку надо. Такой талисман ему и заговорила. Заплатил пять фунтов и ушел. Мне показалось, что он врач, больно уж он долго болезни перечислял, да и руки у него такие... врачебные: моет их часто, кожа тонкая и сухая. Но точно не знаю, конечно.

Третий был тоже незнакомый, хотел талисман на счастье. Такие чаще всего приходят. Ему талисман был и не нужен, вот как доктору Уотсону. Я ему сказала, что у него вроде как все хорошо, а прочее — блажь одна. Так он разозлился. Я, говорит, деньги плачу, подайте мне талисман. Ну, мне не жалко, заговорила его же брелок с камнем.

Уж не знаю, на кого из перечисленных клиентов мог подумать Холмс, но мне казалось, что самой подходящей кандидаткой на роль похитительницы была постоянная клиентка с мужем-пьяницей. Она вполне могла подумать, что в книге гадалки есть какое-нибудь заклинание, чтобы избавиться от мужа.

— Скажите, мадам, а конкуренты у вас есть? — спросил Холмс.

— Не знаю, сэр, я о таких не слышала. Гадалки есть, но мне они не конкуренты. Есть те, что варят... отвары всякие, сэр, — видимо, слово «зелье» показалось посетительнице не к месту в наших стенах. — Я другим занимаюсь, хотя гадать умею, конечно, и сварить-смешать тоже могу. Но не люблю.

— А можно спросить почему? — не выдержал я.

— Если придет человек — вот как тот, второй, — я смотрю на него и вижу, что проблемы своей он стыдится. Но он и не догадался, что я это поняла. Я смогла помочь и не обидеть. Когда гадаешь — нельзя утаить ничего, надо все говорить, что видишь или чувствуешь.

— А зелья?

— Да ненаучно это как-то, — неожиданно сказала мадам.

Тут мы не выдержали и разом покатились со смеху.

— Простите, бога ради, — наконец смог сказать Холмс. — Но не могу с вами не согласиться, хотя аптекари тоже используют всякие травы и минералы для микстур и порошков. Вы на ночь дом запираете? — сразу без перехода спросил он вдруг.

— Входную дверь на ключ, а свою спальню еще на засов изнутри. Только ни одна настоящая ведьма у другой ведьмы не украдет. Это совсем без головы надо быть, уж поверьте.

Кто у нас только не перебывал в доме в качестве клиентов. Кого теперь еще ждать? Среди ночи в окно второго этажа постучится вампир?

— Когда вы обнаружили пропажу, вы заметили какие-нибудь следы взлома? — спросил Холмс. — Вы же понимаете, мадам, что при вас никто в течение дня не смог бы утащить такую большую книгу.

Тут я подумал: какая странность, неужели наша клиентка сама не могла бы вычислить вора, если она такая... опытная ведьма?

— Понимаете, сэр, книга нужна для работы. Ну, для заговора. В каждой книге они свои. Вот я у того, третьего, взяла брелок с камнем и на камень читала, читать с книги надо, с листа, так-то я наизусть помню, но надо не наизусть... кладешь камень на страницу и читаешь, а потом я книгу закрыла, ему брелок отдала, он ушел, книга на столе осталась. Больше никто не приходил вроде бы, я пошла там... в лавку тоже выходила... дверь-то я на ночь только закрываю... но в салон я больше не спускалась. А утром спустилась вниз, когда клиент явился, дверь точно заперта была, я ее открыла, клиента впустила, вошли в салон, села, он сел... а книги нету. Эта лежит, а той нету. Хорошо еще, что новому клиенту из этой книги наговор потребовался. Вот... Вчера это было.

Мы переглянулись с Холмсом. Получалось так, что в промежуток, пока мадам Перрокет выходила по своей надобности, третий клиент мог зайти в дом, спокойно взять книгу и уехать, скажем, в кэбе.

Видимо, эта мысль и правда пришла к нам с Холмсом в голову одновременно, потому что он спросил:

— Ну с женщиной понятно — она могла прийти пешком, но мужчины, видимо, приезжали в кэбах? И если это так, извозчики их дожидались, не знаете случайно?

— Не знаю, сэр, точно не скажу. Ну, наверное, на чем-то они приехали, они уж точно не соседи мне. А ждал их там кто или нет, я не знаю. Простите, мистер Холмс. Я когда увидела, что книги нет, испугалась очень: ведь мало того, что трогать ее нельзя, так если кто-то читать начнет из нее, может на себя любую болезнь навлечь, даже самую ужасную. Очень вас прошу, сэр, вы только найдите того, кто книгу взял, а забрать — я ее сама заберу. Если сорока фунтов мало...

Холмс махнул рукой.

— Не говорите глупостей. Что ж, дайте нам с Уотсоном собраться — и поедем на место происшествия.

Ужасно не хотелось выбираться из дома, хотя я понимал интерес Холмса к этому делу: очень уж необычная клиентка. На двух кэбах мы добрались до Сохо. Салон мадам Перрокет размещался в узком доме, и его будто стиснули соседние дома, с которыми он сливался цветом. На двери висела табличка, где значилось только имя нашей клиентки — и все. Видно, слава ее значительно опережала, или же довольные результатом клиенты делали ей рекламу.

Мадам Перрокет сунула ключ в скважину — и я только вздохнул, покосившись на Холмса. Такой замок наверняка мог открыть кто угодно. Когда мы вошли, я посмотрел на дверь изнутри. Засова тут не было вообще. Вот почему, скажите на милость?

— Проходите в салон, господа.

Я ожидал увидеть что-то вроде иллюстрации к сказкам Гофмана, но нашим глазам предстала вполне чистая комната со столом посередине. Вместо скатерти он был покрыт цветастыми цыганскими платками. Посреди стола стояла подставка под шар, и мадам Перрокет тут же вернула его на место, а рядом положила уцелевшую книгу. В одном углу комнаты стоял шкаф с коробочками разных мастей — возможно, там скрывались таинственные амулеты и талисманы. На подоконнике стояли горшки с геранями.

Два мягких стула по обе стороны от стола, стул у окна, сундук, еще один стол — вот и вся обстановка. И никаких крокодильих голов, черных котов и пучков с травами, свисающих с потолка. Хотя, возможно, травы хранились на кухне — из глубины дома попахивало как в лавке аптекаря.

Первым делом Холмс тщательно осмотрел замочную скважину — изнутри и снаружи, но я чувствовал, что он делает это скорее для очистки совести. Вор мог войти только через дверь. Вздумай он влезть через окно, он бы опрокинул горшки. Оставался, впрочем, еще черный ход, но когда мы прошли на кухню в дальнем конце дома, то, во-первых, обнаружили на двери засов, а когда открыли, увидели маленький дворик, окруженный с трех сторон каменными стенами. Вряд ли кто-то из посещавших мадам джентльменов стал бы перелезать через них, а уж тем более преграду не смогла бы преодолеть женщина.

— Что ж, мадам, поздравляю, — сказал Холмс, — ваш замок откроет даже ребенок. Кстати, за мной кое-кто наблюдал, пока я осматривал вашу дверь снаружи. У вас очень любопытная соседка напротив. Старушка так и сидит целыми днями у окна?

— Да, это миссис Джонс, у нее старая привычка. Когда ее средняя внучка была маленькой, она забегала ко мне днем много раз, ей нравилось у меня, а бабуля следила за ней в окно. Сейчас девочка в школе.

— Это хорошо, — задумчиво произнес Холмс и тут же поспешно добавил: — Свидетели нам нужны. Что ж, мадам, я займусь вашим делом. Но для начала постарайтесь описать внешность двух ваших клиентов-мужчин.

— Конечно. Присаживайтесь, джентльмены, — кивнула мадам на стулья и сама пошла к своему рабочему месту.

Холмс предпочел сесть у окна, и гадалка вынуждена была повернуться к нему лицом. Для того чтобы осветить ее, а самому остаться в тени, причины не было, но у моего друга выработалась уже многолетняя привычка. Я же сел у стола, достал блокнот и принялся записывать приметы клиентов.

— Первый мужчина был одет в сюртук, не костюм, — начала мадам. — Роста среднего, чуть выше доктора Уотсона. Ноги большого размера, я имею в виду — большой размер обуви, сэр. Туфли его были очень тщательно вычищены, и перчатки были тон в тон обуви, наверняка заказывались вместе, потому что шнуровка тоже совпадала цветом ниток с отделкой перчаток. Котелок совсем новый, видно было по подкладке, когда джентльмен снял его. Трость зато старая, такая... заслуженная. Да... глаза темные, карие. Темные волосы, вот примерно как ваши, но короче острижены, я бы сказала — очень коротко. Руки с очень короткими ногтями. Я уже говорила: такая истончившаяся кожа, как бывает у человека, который их постоянно моет. И запах... слегка пахло карболкой. Второй — совсем другой. У него волосы были длинными — как, знаете, художники носят иногда — и волнистыми. Костюм обычный, но мне показалось, что он не любит тесные пиджаки, он так поводил плечами... Платок в кармане торчал не в тон галстуку, а странного цвета, розовато-сиреневого. Говорил он громко и немного отрывисто. Глаза такие... зеленовато-серые, я бы сказала. И мне показалось, что волосы он... что они вьются не сами, а он накручивает их, как делают дамы. Перстень на руке с прозрачным камнем, с аквамарином. А на брелоке другой камень был — нефрит.

— Занятно, — улыбнулся Холмс. — Вы описали одежду — хорошо описали, очень. Если бы так давали показания свидетели преступлений, цены бы им не было. Руки, волосы, какие-то приметы — все очень точно и детально. Цвет глаз... а лица?

Мадам пожала плечами.

— Лица? Ну, первый дважды краснел. Но лицо как лицо, даже не знаю, что сказать про него. Обычное, гладко выбритое лицо. Второй выглядел так, словно он проводит много времени в полумраке. Цвет лица бледноватый. Усов не было, а борода такая... бородой это сложно назвать, внизу подбородка и редкая, совсем короткая, не более дюйма... ну, плохо растут волосы, видать, на лице.

— Козлиная... Уотсон, как бы вы, будучи мастером пера, описали этих двоих? — улыбнулся Холмс.

Я оторвался от блокнота.

— То есть «врач», назовем его так, ничем внешне не примечателен. Уже в годах и с букетом болезней. А молодой человек с претензией на эстетизм, явно поклонник этого движения. Даже, возможно, подражает одному известному писателю.

— Да насчет болезней у первого я бы не сказала, — мадам покачала головой, — хотя он мне расписывал, что болен всем вокруг. Ну, геморрой, правда, и вот с женой... надеюсь, поможет ему мой талисман. Еще про второго мне показалось, что он хотел от меня чего-то конкретного, но так боялся этого сам, что я не смогла понять. Обычно-то я понимаю, чего и не говорят.

Не знаю, о чем подумал Холмс, но мне пришла в голову мысль насчет второго. Возможно, я ошибался, но тот тип был представителем эдакой «неврастенической» богемы — людей, которых вряд ли можно назвать талантливыми, но которые любят вращаться в среде представителей истинной богемы, составляют свиту из поклонников и воздыхателей той или иной знаменитости, пытаются подражать, соответствовать. А он, вероятно, стремился еще найти какие-то запретные и придающие ему вид таинственного страдальца отношения.

* * *

Попрощавшись с клиенткой и пообещав держать ее в курсе дела, мы направились в дом напротив. Старушка так и торчала в окне, но делала вид, что мы ее не интересуем. Дверь нам открыла девочка лет шести.

— Здравствуй, милая, — улыбнулся Холмс. — Мы бы хотели поговорить с твоей бабушкой. Она ведь дома?

— Ну дома... мистер, — ответила девочка, шмыгнув носом.

— Сьюзен! — раздался из комнаты скрипучий голос. — Ты зачем открываешь дверь без разрешения?

— Тут к тебе жентельмены пришли, бабуль. Ничо так господа.

— Пусть зайдут.

Мы вошли в микроскопическую прихожую, а оттуда — в маленькую комнату, которая выполняла в доме роль гостиной, хотя в углу угадывался альков с занавеской. Там явно располагалось одно из спальных мест. Судя по тому, что старуха, сидевшая у окна, отличалась изрядным весом, а к подоконнику была прислонена палка, на постели в углу спала она. Сомневаюсь, что она могла каждый вечер подниматься по узкой крутой лестнице наверх.

— Добрый день, миссис Джонс, — любезно поздоровался мой друг. — Мы помогаем вашей соседке напротив. Вы ведь видели нас из окна несколько минут назад? Я Шерлок Холмс, это мой друг и коллега доктор Уотсон. Вы позволите задать вам несколько вопросов?

— Вон оно что: послушалась, значит, птица наша-то молочника. Задавайте уж, что теперь делать.

— Вот как? — улыбнулся Холмс. — Уотсон, вы уже пользуетесь популярностью у лондонских молочников. Можно нам присесть, миссис Джонс? Думаю, вам не очень удобно смотреть на нас снизу вверх.

Получив разрешение, мы сели на старые скрипучие стулья.

— Скажите, вы видели позавчера, кто заходил к вашей соседке в течение дня?

— Утром молочник приходил, потом зеленщик принес репу и зелень. Но они в дом не входили. Потом Пегги Скотт пришла. Птица ей дверь открыла, та вошла, пробыла недолго. Ушла такая вся сердитая... слезы вытирала. Потом еще через... вот не знаю, наверное, с час никого не было. Сюзи как раз вышла поиграть на улицу, да я ей не разрешаю уходить далеко. Чтобы я из окна видела. Так подъехал кэб, вышел такой весь джентльмен, стал оглядываться. Адрес, видно, знал, но сразу и не понял, где такой дом стоит. У Сьюзен спросил, где гадалка местная живет, она ему показала, он ей монетку дал и конфету и по голове погладил. В общем, приличный человек, ничего не скажу. А после него уже пришел еще один. Пешком, но если что — его кэб наверняка за углом остановился: слышно было, как встал, как тронулся. Этот человек мне не понравился. Там у Сюзи кукла лежала на булыжниках, так он на нее ногой...

— Наступил? — нахмурился Холмс.

— И даже не посмотрел на ребенка. Тьфу. Чтоб ему ногу сломать!

Вот ведь — мистер Хайд нашелся. Или натура такая, или начитался.

Пошамкав губами, старушка продолжила:

— Потом птица наша сама к булочнику пошла и к мяснику еще ходила. Но чужих не было в это время, я ж у окна так и сидела, увидела бы. Когда вчера она нам рассказала, что книга пропала, мы тут все потолковали. Молочник ей и посоветовал к сыщику пойти, он про вас в журнале читал и нам рассказал.

— А кто из вас раньше встает, миссис Джонс? — спросил Холмс. — Вы или ваша соседка?

— Ну, я так-то не знаю, во сколько она там встает. Но молоко забирает, когда я уж давно у окна сижу. Ей молочник оставляет всегда у порога, а за деньгами по субботам приходит.

— Спасибо, миссис Джонс, вы нам очень помогли, — сказал Холмс.

Мы поспешно попрощались со старушкой, нашли кэб и поехали в редакцию «Дейли телеграф». Холмс подал объявление о поиске кэбменов, которые подвозили позавчера седоков по указанному адресу. Потом пришел черед нерегулярных частей — что касается третьего ездока, тут мы могли надеяться на извозчика, а вот гипотезу с врачом стоило проверить, да и поиски медика подходящего возраста могли дать более весомый результат.

К тому времени, как в нашу квартиру пришел Уиггинс и его ближайшие помощники, мы составили список частных врачей, исключив всех моложе сорока пяти. Несколько мальчишек должны были нести вахту у крупных больниц. Мы рассудили, что мадам дала описание преуспевающего медика. Список получился не слишком большим, и мальчишки справились бы с поисками, тем более я исключил тех врачей, кого знал в лицо. Юным помощникам Холмса предстояло отсеять всех, кто не подпадал даже под расплывчатое описание, данное нашей клиенткой: хромых, с каким-то явными отметинами на лице, с буйной растительностью на нем и так далее.

Наконец, закончив с делами на сегодня, мы уселись перед камином. Словно дождавшись этого, дождь, который моросил весь день, хлынул ливнем.

— Ну вот, Уотсон, — сказал Холмс, закуривая, — а я еще думал — в такую погоду ничего интересного произойти не может. Между тем дело обещает быть из тех, что вы так любите описывать: необычным, с яркими деталями. Как вам клиентка?

Я посмотрел мельком на часы, мечтая, чтобы миссис Хадсон поскорее подала ужин.

— Откровенно говоря, я не определился с мнением, — признался я. — То ли мадам Перрокет — шарлатанка и ловкий манипулятор, то ли очень проницательная женщина и тоже владеет своеобразной дедукцией. Но мне показалось, или она вас все-таки чем-то поразила?

— А вас нет? На «попугая» вы отреагировали, я заметил.

— Я уже привык к вашим «чтениям мыслей» и, возможно, просто не заметил каких-то своих жестов или взглядов — как это обычно происходит со мной, когда вы поражаете меня выводами. А у вас правда есть талисман?

— Да какие там выводы, дорогой мой, вы же именно поняли, как ее зовут, не зная этого слова на французском. Она, похоже, как ни прискорбно мне это заявлять, «читает мысли» по-настоящему. Не знаю, как ей это удается, я никогда не считал открытия Майерса научно доказанными. Но факт налицо: она еще умеет и внушать мысли. Вот как с попугаем.

Я был обескуражен и поражен не тем, что Холмс признал существование чего-то, что выходит за рамки научного мышления, а тем, что он не ответил на мой прямой вопрос. Означало ли это, что мое убеждение, будто между нами не было секретов, оказалось ошибочным?

— Не верится во все эти сверхъестественные штуки, — сказал я. — Мне кажется, вы просто подыгрывали ей.

Встав с кресла, Холмс взял кочергу и стал ворошить угли в камине, потом закрыл его экраном и сел обратно. Я терпеливо ждал ответа.

— Меня она убедила, — признался мой друг. — О наличии у меня талисмана даже вы не знаете. Я и сам о нем забыл давным-давно. Разве я похож на человека, у которого хранится что-то подобное?

— Талисманом может быть что угодно — например, какая-то памятная вещь, подарок близкого человека. В этом смысле, дорогой, вы мало чем отличаетесь от простых смертных, — улыбнулся я.

— Может. Но есть одна странность. Когда мадам Перрокет заговорила о талисманах, я подумал о своем, и она тут же озвучила мою мысль. Не могу сказать, почему именно, но я ей поверил, Уотсон. Она показалась мне искренней. Хотя, конечно, я допускаю, что она — великая актриса. Мадам — наблюдательная женщина и далеко не глупа. А вы, значит, считаете, что она нас обманывает?

— Не знаю. Я всегда был материалистом и никогда не верил в чтение мыслей, столоверчение и прочие подобные вещи. Я верю в счастливую случайность, в судьбу, возможно. Но вряд ли человек в состоянии ее предвидеть. А у вас все-таки есть талисман... ну реликвия — можно так назвать.

— Есть. Медальон, который мама подарила Майкрофту. Он носил его, не снимая, а уже после ее смерти отдал мне. Одно время я тоже его не снимал, но... давно не ношу. Он лежит в шкатулке.

— А почему не носите?

— «Да как-то это ненаучно», — процитировал со смехом Холмс. — На самом деле я не верю в талисманы. Это ерунда. Но наша клиентка верит. И судя по ее доходам, ее талисманы помогают, значит, ее вера в могущество камушков, очевидно, передается клиентам. Заметьте, дорогой мой, наша птица не любит гадать и не варит зелий из лягушачьих лапок и когтей летучей мыши, она, как я понимаю, умеет ставить диагнозы, но ведь то же умеют и врачи, не так ли? А талисманы — это все чушь.

— Камушки, возможно, чушь, но такая вещь, как у вас, — отнюдь, — возразил я. — Это именно реликвия, память. Не было же такого, что вы носили его на удачу, а потом разочаровались? Наверное, вы так выражали свою любовь к брату, уважение к его чувствам.

— Само собой. Я носил его все детство именно как память, вообще-то не только из-за брата, это ведь была и моя мама тоже.

— Нет, я все-таки не пойму, почему, проносив его столько лет, вы вдруг положили медальон в шкатулку и закрыли... не знаю, в ящике? А взглянуть на него можно?

Холмс молча встал и пошел в свою спальню. Выходит, шкатулка с талисманом лежала не в столе, надо же. Про себя я решил, что раз уж мой друг хоть и не совсем всерьез, но назвал медальон талисманом, то трогать его руками, помня совет нашей клиентки, я не стану. Вернувшись со шкатулкой, Холмс молча открыл ее, достал медальон на потемневшей цепочке и раскрыл его. Я увидел две прядки волос — потемнее и совсем светлую.

— Кто из вас в младенчестве был такой беленький, вы или Майкрофт?

— Я, — коротко ответил Холмс, и мне впервые довелось увидеть, что он умеет краснеть.

Не выдержав, я поцеловал его.

Закрыв медальон и положив его обратно, Холмс поставил шкатулку на каминную полку и сел в кресло.

— Не ношу, — все-таки ответил он на дважды повторенный мной вопрос, — потому что в юности стеснялся проявлять излишнюю сентиментальность, а сейчас уже поздно возвращаться к старому. Тот же Майкрофт увидит и решит, будто что-то случилось. Да бог с ним... Как там сказала мадам? Талисманы помогают даже тем, кто в них не верит? Наверняка помогают и лежа в шкатулке с бумагами.

Я понял, что Холмс хочет сменить тему, и решил ему помочь.

— Как по-вашему, старина, кому могла понадобиться древняя книга? Вряд ли ее украл какой-нибудь сумасшедший букинист?

— Но и не жена алкоголика. Я скорее склоняюсь к этому... волосатому поклоннику Уайльда. Врач... честно говоря, тут я не понимаю причины. Вот вы врач: что бы заставило вас украсть такую вещь?

— Ничего. Мне это вообще кажется нелепым. С чего бы врачу красть? Но, должен признать, я бы и в салон знахарки или ведьмы не пошел. Даже имея такие проблемы, хм, со здоровьем, скорее уж обратился бы к коллегам.

— К коллегам? Серьезно? Сразу видно, дорогой, что у вас никогда не было таких проблем, — улыбнулся Холмс.

— Да бросьте, ну что за ерунду вы говорите? К врачам можно идти с любой, слышите, с любой проблемой!

Мы спорили до самого ужина, никак не в силах прийти к какому-то общему мнению. Но решили, что завтра с утра проверим жену пьяницы — для порядка. А миссис Хадсон оставим на квартире за главную с заданием: если кто-то придет по объявлению, пусть дождется нас.