#ex_libris #длиннопост
Прочитала, что готовится новый фандом по «Тезею» — очень, кстати, перспективный в плане сюжетов, драматизма, жанров (материал в каноне есть абсолютно для всего) и т. п.
Так что вот, по этому случаю.
Два произведения, которые произвели на меня когда-то яркое впечатление. Они известные, так что тег «рекомендация» даже не ставлю. (А кто еще не читал — рассмотрите эту возможность.)
Тут много общего. Прежде всего — не совсем обычный жанр: своего рода «анти-фэнтези». Это миф и легенда, трактованные как исторический роман; магия без магии и волшебство без волшебства. Повествование в обоих случаях ведется от лица главных героев. И «градус интересности» от этого ничуть не падает — напротив.

Дилогия Мэри Рено «Тезей»: «Царь должен умереть» (1958) и «Бык из моря» (1962).
Трилогия Мэри Стюарт о Мерлине: «Хрустальный грот» (1970), «Полые холмы» (1973) и «Последнее волшебство» (1979).
В истории Тезея принцип «объяснения чудес» проводится особенно последовательно — даже там, где дело доходит до поединка с Минотавром или появления кентавров. И в эти объяснения верится: сама временная дистанция (XIII век до н.э.) легко претворила бы любые реальные события в миф. М.Рено вдохновлялась, по ее словам, археологическими находками в Греции и на Крите, которые позволили предположить, что Тезей был «реальным царем Афин, динамичным лидером», сравнимым по своей исторической роли с Александром Македонским.
Между Тезеем и Мерлином много общего, начиная от мотива «чудесного рождения», что знаменует высокое предназначение, и до отвечающего предназначению дара — слышать голос своей судьбы (сейчас это назвали бы сплавом интуиции, прозорливости и высокого чувства ответственности в сочетании с мужеством). Эта способность воспринимается героями естественно, как разумеющаяся сама собой.
Но не меньше между ними и различий. Хотя и Тезей, и Мерлин остаются безусловно «положительными героями», они не делаются от этого одинаковыми и нигде не выглядят картонными.
Они нередко размышляют «о богах и о судьбе: как много в человеческой жизни и в душе заложено ими — и столько он сам для себя может сделать… Судьба и воля, воля и судьба… — они как земля и небо, что вместе растят зерно. И никто не знает, чей же вкус в хлебе». В конечном счете смысл и ценность отыскиваются даже в той смешной «беде», которую так бурно переживает Тезей-подросток: в его невеликом росте.
А вот как они героями становятся — это уже вопрос отдельный:
Но «имя» для Тезея — это не почести и не роскошь. Он из тех редких людей, которые понимают власть как ответственность и готовность к жертве. Собой — не другими. Он и в амазонке Ипполите узнает равную себе — царя — именно по этой готовности.
Автор удачно использует критскую линию мифа, чтобы показать, как взрослеет Тезей: он становится царем не в силу «внешнего» права, данного рождением, а в силу своего дара вождя и лидера, добровольно опускаясь перед этим до положения бесправного «гладиатора». Он понимает, что его честь — не в почестях, а в способности быть верным долгу. Таким Тезей был еще до Крита. Возражая отцу, который хочет уберечь его от опасности, он говорит. «Я принял этих минойцев в руку свою; если я сбегу от них — это меня опозорит».
А оказавшись на Крите, он окончательно вырастает в царя — именно тогда, когда делается почти рабом. Ариадна — фальшивая богиня и фальшивая жрица — получает очень достойный ответ на свое пренебрежительное замечание:
На Бычьем дворе Тезей и его товарищи, принадлежащие разным племенам и разным сословиям, становятся равны: просто юноши и девушки, просто бычьи плясуны, которые будут жить столько, сколько смогут быть командой. Это открывает, так сказать, «практический смысл» идеи жертвенности: гибель Коринфянина — приговор для тех, кто оставил его без поддержки:
Когда товарищ напоминает Тезею, что он все-таки по рождению царский сын, тот отмахивается: «Расскажи это быкам, — говорю. — Это их здорово позабавит». Критский опыт дает Тезею — будущему царю — и ту широту взгляда на вещи, которой вообще трудно ожидать от человека его эпохи; но пока читаешь роман, то вполне этому веришь. Дважды — и на Крите, и в Афинах — он с состраданием размышляет о людях, запертых в своих горах и в своей ограниченности настолько, что полагают, «будто Вечноживущий Зевс ни с кем ни связан больше, кроме них». — «Часто оказывалось даже, что они считают своего Зевса — только своим; причем Зевс соседней долины был его врагом».

Тезей — царь и вождь, выкованный обстоятельствами в искусного стратега и политика. Та высокая этическая планка, которую он для себя принимает, и способность беседовать с Посейдоном не мешают ему быть практичным и порой даже слегка приземленным. Это отражается на стиле его речи: краткие, энергичные фразы, ничего лишнего. Когда Тезей получает изысканные любовные записочки от аристократических дам из Кносского дворца, его недоумение почти комично:
Тезей способен остро чувствовать красоту и создавать красоту. Но, как хороший царь, он и здесь думает прежде всего о деле. Собственный талант певца и сказителя Тезей использует, чтобы подготавливать людей к идее общих богов и общего (как выразились бы гораздо позднее) культурного и политического пространства под эгидой Афин:
Тезей — царь и политик — одерживает в конечном счете победу. Тезей-человек познает и радость, и горе, и любовь, и предательство… Но даже смерть для него становится не смертью, а шагом — в ветер, в полёт, в вечношумящее море… В миф, переживший века.
Перед этим ему снится вещий сон: он вернется, чтобы вместе со своим народом в трудный час (битва при Марафоне) встать на защиту Афин. Ту же способность легенда приписывает Мерлину: «он проснется вместе с королем Артуром, и они вернутся в тот же час, когда потребуются своей стране».

Мерлин из трилогии М.Стюарт (в 4-й и 5-й книгах фокус внимания смещается на другие фигуры) во многом похож на Тезея. Прежде всего — миссией, носителем которой он является: «И королевства станут одним Королевством, и боги — единым Богом».
И вместе с тем он совершенно на Тезея не похож.
Он пророк и маг. Но — как сам говорит — «не из тех, кто проходит сквозь стены и выносит людей через запертые двери». В трилогии волшебство присутствует ровно в пределах тех возможностей, какие обычно приписываются людям с так называемыми экстрасенсорными способностями. Во всем прочем Мерлин — ученый, инженер, целитель и бард, «интеллигент» Темных веков: времени, когда догорали последние отблески античности и еще смутно брезжила заря средневековья.
Тезей — воин по крови и призванию; Мерлин способен держать меч в руках — и драться, если понадобится, — но высшим искусством для себя считает «выращивание целебных трав» (то же целительское призвание — у сына Тезея, Ипполита). И сама речь Мерлина в сравнении с энергичными, сжатыми репликами Тезея гораздо более плавна и цветиста, перемежается детальными и очень поэтичными описаниями, в том числе пейзажными. (Не забываем, конечно, что он еще и жил на целых 18 столетий позже Тезея!)
Подобно Тезею, Мерлин чувствует, что он — человек предназначения, а его сила — не простой «подарок»: она слишком ко многому обязывает, это скорее уж «то, от чего невозможно уклониться» (как скажет потом Вивиана). Когда Моргауза требует научить ее волшебству, Мерлин совершенно искренне говорит, что преподать свою магию не в его власти.
Видения его приходят только в самые значительные моменты и сплетаются из озарений и интуиции. Иногда это лишь смутный знак (кровавый отблеск пламени, падающий на лицо герцога Горлуа). Иногда — невнятное предчувствие. И Мерлин, и особенно Тезей — люди эпохи живых мифов; это времена судьбы, открывавшейся в знаках: «…мы для этого! Чтобы притягивать богов, как дубы притягивают молнии, чтобы через нас боги могли нисходить на землю…» — восторженно восклицает сын Тезея.
Но ни Тезею, имеющему двух отцов, земного и небесного (точнее, морского — Посейдона), ни пророку Мерлину не дано видеть и понимать эти знаки всегда: все-таки сами они — люди, а не боги. Какие-то знамения читаются ясно (так Тезей слышит голос Посейдона, а Мерлин видит руку судьбы в любовной лихорадке Утера). А иной раз оба могут быть поразительно слепы: Мерлин не узнает девушку в мальчике, а Тезей не подозревает предательства Федры, хотя это лишь повторение истории, которая едва не случилась с ним в юности, в доме его собственного отца. Миф вообще любит удвоения и повторы: две Гвиневеры (два неудачных брака), появление Вивианы, предупрежденное появлением ее мужского двойника Ниниана…
Пророческий смысл многих событий становится ясен лишь задним числом: такова история с перстнем Астерия, брошенным в море («Тезей»). А в тот момент, когда Мерлин беседует о дружбе и любви с мальчиками, Артуром и Бедуиром (Ланселот в «артуровском цикле»), между ними проносится белая сова:
Избранность не спасает героев от обычного человеческого неведения и также не гарантирует их безупречности. «Бог ведет их непрямыми путями» (слова Артура) — они принимают на себя и чужую кровь, и даже предательство: Тезей нарушает слово, данное царю Миносу перед его смертью, Мерлин предает доверие герцога Горлуа. Оба отчетливо понимают, что за это придется дорого заплатить, что благие намерения и цели не снимают с них личной вины. Не случайно в обоих романах упоминается Эдип — классический символ «трагической вины» (а Тезей даже встречается с ним и присутствует при его гибели).
В жизни Тезея есть и боевые товарищи, и друзья, и любовь — хотя и завершившаяся трагически. Но в главной своей миссии он одинок: в романе М.Рено нет сопоставимых с ним по значению фигур.
В отличие от царя Тезея, принц Мерлин — это Тот, кто рядом: защитник, спутник и советник. Порученный ему мальчик, ничего не знающий о своем предназначении, воспитывается в тайном месте; позже Мерлин становится его наставником и в конце концов устраивает так, чтобы тот нашел и поднял со дна озера меч их легендарного предка, приняв тем самым свою миссию. (Отдаленное эхо этого мотива присутствует даже в истории Гарри Поттера и Принца-Полукровки.)
Мотив меча, который нужно поднять из(-под) камня, есть и в «Тезее», но Мерлин поднимает его не для себя. Сам Мерлин — не Меч, а Щит.
«Я буду стоять между богами и народом…» — говорит Тезей. Мерлину же определено́ стоять между Богом и королем. И если Тезей в своей роли прежде всего — Герой, то Мерлин (оставаясь героем, причем главным) в первую очередь — Посредник. Это подчеркнуто и именем его бога-покровителя, именем, данным при рождении:
Сцена, когда Мерлин находит меч Максена, Грааль и копье Лонгина, не содержит в себе никакой фантастики, однако откровенно символична: меч в руки дается (хотя Мерлин чувствует, что должен его только передать), а копье и чашу погребает каменный завал. Они не предназначены и Артуру: Артур для этого слишком… король, слишком земной человек (в этом отношении он гораздо ближе к Тесею, чем Мерлин). А искать Грааль выпадет на долю Бедуира, и гораздо позже. Это тоже увидит Мерлин в одном из своих прозрений — но оно опирается уже скорее на его способность понимать логику истории и ду́ши людей. «Я просто следую за временем», — объясняет он Кадору. Действительно — «просто»… для Мерлина.
И Тезея, и Мерлина отличает широта умственного кругозора, способность видеть общее за частностями. Тезей сострадает простакам, полагающим, будто Зевс существует только для них; Мерлин свободно использует символы и предания разных вер: он видит за ними общечеловеческое. Когда ему приходится говорить с Артуром о той трагической вине, которая определила его отношения с отцом (Утером) и сыном (Мордредом), он вспоминает и библейские «грехи отцов», и Эдипа. Древние предания для пророка и поэта Мерлина — не буква, но дух, «мечтательное искажение», художественная правда, в чем-то более высокая, чем затемненная случайностями «правда факта»:
С Тезеем Мерлина объединяет и здравомыслие, свобода от предрассудков. Когда Бедуир негодует, что ему не было позволено отомстить за похищение королевы, Мерлин очень трезво замечает, что тот не мог бы рассчитывать на победу со своей раной: «Ведь есть еще немало простодушных людей, которые верят, что правда на стороне сильнейшего».
Как и Тезей, Мерлин — певец и сказитель, способный при необходимости поставить свой талант на службу «интересам момента». Древнюю легенду он использует, чтобы вывернуться из опасной ситуации с похищением Гвиневеры, не потеряв в лице виновника ценного артурова союзника, да еще и ухитряется подгадать так, чтобы впечатление от его рассказа подкреплялось погодными эффектами:
Но, несмотря на способность к подобным тактическим ходам, Мерлин по натуре — философ и поэт; арфа сопровождает его во всех странствиях — это вообще сквозной образ трилогии, и даже завершается она образом арфы.
А когда разгневанная Моргана пытается уязвить его, то получает очень характерную отповедь:
То же самое — только в одной фразе — говорит и Тезей в последних строчках романа: «Пока певцы поют и дети помнят — вовек я не исчезну со скалы!»

Похоже, что песни и сказания не забываются — если они стоят того. Так что закончу словами самой Мэри Стюарт — их в равной степени можно отнести и к роману Мэри Рено:
Ну, а от себя могу только повторить: оба романа отлично доказывают, что «сеттинг» истории может быть фантастичным — и при этом правдоподобным, а герои — «положительными», оставаясь интересными, сложными, убедительными… и разными.
Мэриоле, Montpensier, Terekhovskaya и всем, кто любит Тезея и Мерлина: ❤️❤️❤️